Доктор Кадуоллэдер поступил предусмотрительно. Он обеспечил себя нужными связями. Он снискал расположение главного констебля, организовал общее дело с кузиной самого мэра, мадам Скутари. И пока доктор вёл себя осторожно, выбирая жертв в самых бедных районах города, он верил, что останется безнаказанным.
Однако я не собирался с этим мириться. Что мне за дело до главного констебля, что мне за дело до мэра и до мадам Скутари – это мой город, и я буду его защищать! Я намеревался противостоять доктору Кадуоллэдеру до последнего. Если он откажется собрать вещи и покинуть город сегодня же, я взберусь на самую высокую крышу и оттуда прокричу обо всех его гадких делишках.
А уж когда дело доходит до крыш – теперь вы, сомнений нет, понимаете – тут я кое на что способен. Но всё-таки тем вечером, на закате, я возвращался на Хартли Сквер с дурным предчувствием.
– Ааа, мистер Граймс, хорошо, что вы пришли, – с улыбкой встретил меня доктор Кадуоллэдер, открывая дверь в приёмную и приглашая меня войти. – Должен признаться, я уже начал слегка беспокоиться. Солнце почти село, а ни один из моих пациентов пока не явился для заключительной процедуры. Вы, надеюсь, доставили им уведомления?
Я покачал головой.
– Нет, мистер Граймс? – Улыбка застыла на его лице, потом медленно исчезла, сменившись грозным выражением. – Нет?
– Нам нужно поговорить, – сказал я.
– Очевидно, нужно, – отозвался доктор Кадуоллэдер металлическим голосом. – Пройдёмте в мой кабинет. Разговаривать будем там.
И я последовал за доктором через приёмную. Шесть красных, с золотыми кантами и кистями, стульев больше не томились вдоль стен, а стояли кружком, в нетерпеливом ожидании пациентов, которые вот-вот, по плану доктора, должны были явиться. Со столика убрали все журналы. Теперь на нём красовался лакированный поднос с шестью чайными парами. Мы прошли через приёмную и оказались в кабинете.
– Садитесь, мистер Граймс, – велел доктор.
Я послушался.
– Ну а теперь, быть может, вы соблаговолите объяснить мне, что происходит?
– Вообще-то, доктор Кадуоллэдер, – я старался, чтобы голос мой звучал спокойно и ровно, – я надеялся, что это вы мне объясните.
Доктор замешкался. Он пристально посмотрел на меня своими стальными глазами из-за затемнённых стёкол пенсне, словно хотел прочесть мои мысли. Потом вдруг улыбнулся.
– Безусловно, мистер Граймс. Но, может, сперва выпьем по чашечке чая?
Я кивнул. Доктор поднял серебряный чайник с подноса, стоявшего на столе, и жестом велел мне принести чашки из приёмной. Я сходил, взял две с лакированного подноса и вернулся в кабинет. До конца я так и не понимал, чего мне стоит ждать. Вспышки ярости? Гневной отповеди? Опровержений? Угроз? Но если доктор пожелает мирно договориться, то я вовсе не против.
По-прежнему улыбаясь, доктор разлил дымящийся чай по чашкам.
– Молоко? – поинтересовался он. – Сахар?
– Молоко. И сахар.
– Ну а теперь, мистер Граймс, – произнёс доктор невозмутимо, помешивая чай ложечкой и ставя передо мной чашку, из которой шёл пар, – расскажите, что вас беспокоит?
– Меня беспокоит, доктор, – я, как мог, старался сохранять выдержку, – что у ваших пациентов есть скверная привычка пропадать.
Доктор пожал плечами.
– Я им не нянька, мистер Граймс. Когда они заканчивают курс лечения, то вольны делать, что хотят.
– Да неужели, доктор! – сдерживаться выходило всё хуже. – А как же Сара Монахан? Она же Скальди Саль. Её нашли мёртвой как раз там, где неистовствовал волк… Похожий на того, с которым я столкнулся в ночь исчезновения старика Бенджамина – другого вашего пациента.