На дяди-Колин размер гроб тоже сколотили. На всякий случай. Только случая такого всё никак не выпадает. Таких больше не находится — ни среди живых, ни у мёртвых. Чтоб вещь не пропадала зазря, дядя Коля постелил туда стружек да сам и отдыхает там иногда.
Только детских гробиков здесь в запасе не держат. Суеверный Матвеич делать их впрок запрещает. "Не должны детки помирать! — говорит убеждённо. — Нельзя им. Мы-то уж ладно, пожили своё. А они — нет, они жить обязаны!" Ходили слухи, что у него самого-то трое малых сгинули: Вроде как поезд с ними под бомбёжку попал. Когда всё же детский гроб заказывают, Матвеич всегда делает его самолично. Уж вышоркивает его рубанком-то, выглаживает. Ещё на крышку каких-нибудь цветочков да пташек дяди-Колиных приладит. А вечером обязательно напьётся. Это уж — как закон…
Надумал было бригадир новую продукцию выпускать: детские кроватки и этажерки. Да неходовой оказался это тавар. Деток нынче рождается совсем негусто. И на тех не шибко охотно родители тратятся. Ведь куда угодно дитё укладывают, на кроватку же — боже избавь разориться. А хлипкие тонконогие фасонистые этажерки — тоже не ко времени товар. "Больно уж антеллигентная штуковина! — заключил Матвеич. — Сплошная в ей красота." А до красоты ли сегодня?!
Так что по-прежнему гонит столярка для города продукцию самую простую, обиходную и надобную. Без чего в любые времена не обойтись: столы, табуретки да гробы.
ххх
А хорошо тому живётся,
У кого одна нога:
И штанина не порвётся,
И не нужно сапога. Эх-ма!
Сапожный цех обычно встречал меня этой песней. Пел её Костя Тупиков. Пел весело, почти ликующе, щедро радуясь за одноногого счастливца. Я только не могла понять — за кого именно: в "сапожке" такие сидели сплошь. Сам же Костя был счастливчиком вдвойне: ему и вовсе что штанины, что сапоги — вообще без надобности.
Восседал Костя на оригинальном троне, специально изготовленном для него в столярке. Был трон нерушимой, очень тесной клеткой без крышки. Со всех сторон пленённый, высунувшись в это верхнее пространство, Костя орудовал там, в этой свободе, нехитрым сапожным инструментом, не боясь из своей клетки вывалиться. Впрочем, если бы такое даже ненароком и стряслось, — не страшно: трон его — без ножек, и сидит Костя по сути на полу.
"Мебель" у Кости слажена тоже под него: приземистый столик с ящичками для инструмента и гвоздей да сапожная лапа на укороченной ножке.
Рядом припарковано Костино личное "авто" — надёжная толстая досочка на четырёх колёсиках. Костя — водитель со стажем и лихач отменный. Лётает на своём драндулете по цеху почём зря — скоро, вёртко, ловко. Он и на работу самолично добирается. Для улицы у него только ещё дополнение — две палки-толкашки. Он острыми-то их концами о землю толк-толк — и покатил! А уж по снегу раскатывает на зимнем драндулете: вместо колёс — полозья от санок. Но это — только для улицы. А уж по цеху в любую пору — всё в том же своём "авто".
Костя очень самостоятельный, везде всё — только сам. Да так это ловко у него выходит, так запросто, будто ни сил, ни умения на то никакого не надобно. Вот он подкатил к своему трону. Неспешно рассупонился — порасстегнул все ремни, поразвязал верёвки, которыми приторочен к коляске. На мгновение замер, напружиниваясь. Откинул перекладину с одной стороны своей клетки. Цепко ухватился за две другие, подтянулся на них, как на турнике, примерился и р-раз! — перебросил себя с коляски на трон. Поёрзал там, умащиваясь половчее. Закинул на место перекладину — запер себя в клетке. Отдышался малость, стряхнул пот, набежавший на брови, и застучал себе дробно молоточком. А вскоре уж и слышно:
А хорошо тому живётся,
У кого одна нога…
— Балабон! — оборачивается в сторону Кости дядя Ваня Кулик. — Только бы зубы скалить!
В тоне дяди Вани нет осуждения. Есть тщательно скрываемая зависть. Он тоже, как и Костя, укорочен войной почти вполовину. Сидит на таком же, как и тот, троне, заперт в такой же точно клетке. У обоих одинаковые "авто". Но у дяди Вани как-то всё иначе. Нет Костиной сноровки обходиться без ног. Нет кроткой незлобивой покорности выпавшей судьбе. Нет этой всегдашней, такой удобной защитной усмешечки.
