Посмотреть на покупку Игнатьича собралась без малого вся Шалаевка.
Бабы ахали, верещали, норовили дотронуться, пощупать. Мужики даже и не пытались скрыть своей зависти. Их восхищало, конечно, не то, что баб: не сверкающие зеркалом, под цвет воды борта, не аккуратные, синие с белыми полосками лавочки, не даже кокетливый, с хитрыми узорами навес. Из красоты этой так и выпирала нетерпеливая, рвущаяся наружу сила. Умно удуманное тело лодки готово было по первому приказанию вспороть толщу воды. Мужики сразу смекнули: мотор на лодке такой мощи, что — дай ему волю, заведи на полную силу да не отстегни вовремя цепь — чего доброго, уволокёт за собой в реку весь этот берег, на котором тихо притулилась их Шалаевка.
Сам Игнатьич за хлопотами: по телеграмме друга срочно рванул в город, потом с этим самым другом перебирал всю только что полученную партию новомодных, последней модели лодок, доставал машину (а дело это нешутейное: шоферы знают дорожку в Шалаевку), потом трясся по этой самой горе-дорожке, спускал лодку на воду — за заботами этими не успел ещё и порадоваться как следует, и налюбоваться вдоволь на приобретение своё. А тут ещё Петька настроение испортил: не захотел на лодку даже посмотреть. И прокатиться не пожелал. У отца день такой, вон чужие радость его разделили, а сын родной… Это гонор свой хочет показать: мол, не нужна мне лодка твоя, у меня своё на уме — мотоцикл. "Ну и ладно, — успокаивал себя Игнатьич, — зелен он ещё больно, чтобы на фортели его внимание обращать".
Мужики намекнули недвусмысленно, что, мол, обмыть бы покупочку-то, смазать донышко, а то шершавое-де, за воду цепляться будет. Игнатьич велел Варваре идти домой и приготовить всё как полагается. Хорошая всё-таки у него баба — правильно поняла момент, ни словечка супротив не высказала.
Игнатьич обещал прокатить сегодня всех желающих. Но первый рейс решил сделать в одиночестве. "Для ознакомления", — пояснил он. Но сам-то знал, что дело тут в другом. Наконец-то пришла ему пора остаться один на один со своей долгожданной красавицей и вкусить счастья. В предчувствии того, что его сейчас ждёт, сердце трепыхнулось и выжидающе замерло. Игнатьич шагнул в лодку — та вздрогнула, как нервная кобылица. Он провёл успокаивающе по одной кромке бортов, по другой и положил руку на мотор. Тот отозвался, кажется, и не на прикосновение даже, а на одно только его немое приказание.
Моторка взяла с места вскачь, пришлось чуток её попридержать. "Добрая силища, добрая", — удовлетворённо отметил Игнатьич и тут же сам себя озадачил: "А куда её, эту силищу, приспособить-то, какие-такие тяжести возить? Сено корове и на этом берегу завсегда накосишь. Разве баб когда за черемухой свозить? Дак добро это они и тут, поблизости-то не обирают. Может, только ребятишек за черемшой подбросить…" Чего это мысли дурацкие в минуту такую лезут — про сено да про черемшу! Тьфу ты, нашёл время! Вот же, вот он, день — тот, что снился столько лет, о котором с детства мечтал!
Игнатьич сел поудобнее, приосанился, даже плечи развернул по молодому. Вот сейчас, сейчас нагрянет, всколыхнёт душу. Он глянул вокруг и только сейчас уразумел, что день-то сегодня точь-в-точь, как тот далёкий день его детства, из которого и проросла в душе мечта. Хоть и август только, но преждевременная осень уже осела на деревах, правда ещё легко, вскользь, вызолотив только верхний слой листвы, а сквозь эту позолоту просвечивает совсем ещё летняя зелень. Заросли рябины полнятся краснотой. И кое-где уже ало пламенеют осины. "Во как подгадало, в самый раз!" — отметил Игнатьич и снова стал ждать, когда захлестнёт душу та, полузабытая уже, дурманящая радость. Но она пока медлила. Вместо неё он почуял, что на ветру от близости железа руки возле мотора совсем окоченели. Брызги заносит в лодку и мокрит одежду. Тоже мне, делают! Не могли, что ли, повыше борта надстроить! В нём поднималось глухое, невнятное раздражение. Игнатьич наддал оборотов в надежде, что скорость высечет из души, выбьет образовавшуюся там тяжёлую накипь. Однако и бешеная скорость не помогала.
