ХХХ
— Ну, Нин Васильна, да не отдавала я этой рыжей лахудре ничего, ей-богу, не отдавала! Вот же они, эти бумажки, все до единой. Только прочитала она — и всё. Сказала — вы разрешили. Откуда я знала…
— Хватит! Уходи от греха подальше! Господи, с кем приходится работать! Ведь за бутылку не то что анализ — себя с потрохами продадут! Выгнать бы всех к чёртовой матери! Да где других-то взять?.. А зря ваша подруга так решила, зря! Третья стадия — ещё не последняя. Могла бы сколько-нибудь пожить. Конечно, тут мужество необходимо, терпение. А эта её расписка, отказ от лечения — минутная слабость, позиция страуса. Вот когда припрёт, когда боли начнутся, — прибежит, конечно, умолять станет. Но тогда-то уж точно будет поздно…
ХХХ
— Из массовки, говорите? Рыженькая? Маргарита Ив… а, Рита! Нет, не уехала. И не уволилась. Похоронили мы её, почти уж полгода как. Да, да, представьте себе! Нелепейший, знаете ли, случай. Кофе варила. А перед тем, видать, чуток выпила. Бутылка из-под шампанского рядом стояла. Ну и уснула в кресле. Кофе сплыл, огонь загасил, а газ-то шёл. Ну, и — всё! Так и не проснулась, да!..
Нарочно?! Да что вы! Ни-ка-ких причин. Абсолютно счастливая женщина. Всё было: муж на руках носил, работа — в удовольствие, квартира, машина… Нет, нет, "нарочно" категорически отпадает! А что — "здоровье"? Всем бы такое! В прошлом году нас чуть не под конвоем на профосмотр отправили — так у неё, представляете, даже карточки в поликлинике не оказалось. Нет, здоровье здесь ни при чём. Ядрёная была баба, в полном соку. И нервы — стальные. Ничем из себя было не вывести. На поминках вспоминали: представляете, оказалось — ни с кем никогда не поссорилась. Это в театре-то! Вечно была с улыбкой. Говорят, это — свойство всех ярко-рыжих. Солнечные люди!..
Для театра? М-м, ну как вам сказать? Человек она была в театральном мире редкий: никому не завидовала, ролей себе не рвала — всё больше в массовках, её это устраивало. Но, если уж честно, — актриса-то она была никакая. Так что, для театра… Но жаль её, очень жаль…
В последнее время? Нет, нет, абсолютно никаких проблем. До самого последнего дня была — как всегда. Спокойная, весёлая. Смеялась много. Анекдоты любила рассказывать. Знала их массу. Один — ну просто блеск! Про белую обезьяну…
Браво, Рита, браво!
Наконец-то в жизни Игнатьича свершилось великое событие: он купил моторку. Сколько помнил себя — всё мечтал об этом. Много чего ему хотелось в жизни, порой хотелось жгуче, неодолимо. Не все, нет, не все желания сбылись. Немало их осталось лишь в задумках. Но сейчас, по прошествии лет, все они кажутся ему мелкими, нестоящими. Все, кроме этой. Лишь эту свою мечту он пронёс из детства нетронутой, неколебимой.
Пронёс через все соблазны юности: охоту, рыбалку, рано настигшее его увлечение всякой техникой. В армии мечта его выдержала самoе трудное испытание. Солдатская служба Игнатьича прошла в авиации. И хоть самолёты ему водить не довелось (был он всего лишь наземным механиком), но там совсем нехитро было заболеть небом. Однако он даже в ту пору ни разу не увидел себя во сне летящим средь облаков. По-прежнему самыми его счастливыми были сны, в которых мчал он на своей будущей моторке по неширокой их речке Инюшке. А мимо убегали назад близкие берега, чудесным образом убранные разом и дурманящим цветом черёмух, и алостью спелых рябин, и даже синеватыми снеговыми шапками сосен.
Игнатьича в деревне уважали. За трезвость, самостоятельность, за умелые руки. Он и сам себя уважал. Но совсем за другое. Все эти качества, по его разумению, каждый мужик обязан иметь. Иначе он не мужик, а так — шалаболка. А уважал себя Фёдор Игнатьич Пряхин именно за мечту свою многолетнюю, негасимую. Вот этим-то не каждый может похвалиться. Она, мечта эта, вроде тяжелила его, весу ему прибавляла. Опять же — мельтешить в жизни не позволяла.
Не знает уж, сколько лет тогда ему было, но вот день тот врезался в память накрепко. Моторная лодка на всю Шалаевку была разъединственная — у Семёна Макеева. Да и та попала сюда ненароком. А Семёну и вовсе досталась дуриком. Привезли её с собой геологи. Сговорили Семёна в проводники и два лета этой лодкой Инюшку утюжили: что-то в берегах её копали, искали, вымеряли. На зиму моторку Семёну же на сохранение оставляли. Должны были и на третье лето явиться. Да что-то, видать, раздумали. То ли поняли, что бесполезно в этих местах землицу ковырять, то ли ещё почему, но не приехали геологи, как обещали, — и всё тут. Семён, чтобы не рассохлась лодка, на воду её спустил, промазал как положено. А чтоб ржа мотор не взяла, попыхал им, поездил по речке туда-сюда. Вот тогда он и взял как-то с собой покатать деревенских мальцов.
