В севастопольских рассказах Толстой выступил обличителем язв и пороков современного общества. «Все и всяческие маски»[135] срывает он с офицеров-аристократов, обнажая их тщеславие, корыстолюбие, трусость и эгоизм. Не только нравственная, но и социальная основа этого обличения все яснее начинает проявляться в его творчестве.
В процессе работы над рассказами о Севастополе оттачивается художественное мастерство Толстого. Ему становятся доступны приемы и средства изображения глубин человеческой психики, «диалектики души» персонажа. В рассказах Толстого читателю открылся внутренний мир человека, тайные движения человеческой души.
Севастопольские рассказы завершили важный этап в становлении Толстого-писателя: определилось главное направление его таланта, наметились основные линии литературных интересов.
С возвращением из Севастополя начинается новый период творческой биографии Толстого. Началом этого периода стал рассказ «Метель» — первый «мирный» рассказ «военного писателя».
Мысль о «Метели» возникла еще в 1854 году, когда Толстой возвращался с Кавказа в Ясную Поляну. «Ровно две недели был в дороге, — записал он в Дневнике. — Поразительного случилось со мною только метель». Несколькими днями раньше в Дневнике записано: «Ничто так не порадовало меня и не напомнило мне Россию дорогой, как обозная лошадь, которая, сложив уши, несмотря на раскаты саней, галопом старалась обогнать мои сани» (т. 46, с. 232–233).
Россия, которую знал и помнил Толстой, находясь на Кавказе и в Севастополе, ассоциировалась в его воображении прежде всего с русской деревней, с Ясной Поляной, с ее миром. Случай в дороге, описанный в рассказе, позволяет автору погрузиться в воспоминания о деревенской жизни, воспроизвести мир русской деревни с его обычаями и характерами. В то же время Толстой знакомит читателя с новым для литературы «сословием» крестьянской России — с русскими ямщиками.
В «Метели» представлены разные типы ямщиков: это и ямщик-«советчик», и ямщик-«сказочник», и «богобоязненный мужичок» со своим характерным «господи-батюшка!», и бойкий, энергичный Игнат, тип, наиболее симпатичный рассказчику, Толстой вводит читателя в особый мир ямщиков. Это те же крестьяне, которых нужда гонит на заработки: «…из… сел каждый год сюда артели ямщиков ходят».
Рассказ «Метель» был одним из первых опытов Толстого в изображении русской деревни и русского мужика. Под ямщицким армяком, так же как и под солдатской шинелью в «Рубке леса», обнаруживались типические черты русского крестьянина.
Вернувшись в Петербург, писатель попадает в обстановку жарких споров и дискуссий по поводу общественного и социального устройства России. Он не может стоять в стороне от общественных проблем современности. Ощущение причастности к жизни России в целом, сознание своего «исторического» назначения ставит перед ним вопрос о «несправедливости крепости» (т. 47, с. 77) и невозможности ее дальнейшего существования. «Мое отношение к крепостным начинает сильно тревожить меня», — записывает он в Дневнике 22 апреля 1856 года (т. 47, с. 69). Он пытается сам изменить положение крестьян Ясной Поляны, разрабатывает проект их освобождения от крепостной зависимости. Однако все добрые начинания Толстого безрезультатны: крестьяне подозревают обман и «не хотят свободу» (т. 47, с. 79).
Отсутствие взаимопонимания между помещиками и крестьянами все больше волнует Толстого: в этом он видит трагедию России. «Два сильных человека связаны острой цепью, обоим больно, как кто зашевелится, и как один зашевелится, невольно режет другого, и обоим простора нет работать» (т. 47, с. 80), — пишет он в Дневнике. И хотя, как считает писатель, историческая справедливость требует признать собственность на землю за помещиками, «теперь не время думать о исторической справедливости и выгодах класса, нужно спасать все здание от пожара, который с минуты на минуту обнимет». «Для меня ясно, — пишет он, — что вопрос помещикам теперь уже поставлен так: жизнь или земля». Толстой остро ощущает потребности эпохи, он чувствует приближение революционного взрыва, понимает, что «время не терпит, не терпит потому, что оно пришло исторически, политически и случайно», что «ежели в 6 месяцев крепостные не будут свободны — пожар. Все уже готово к нему…» (т. 60, с. 66–67).
