Мать подает чашку кипятку. Занати осторожно открывает бутылочку, вливает из нее в чашку несколько капель, взбалтывает. Садится рядом с Сабрин, берет ее за руку.
— Выпей, сестра. Это доктор тебе прописал.
— Правда?
Она берет чашку, подносит к губам, нюхает, зажмуривается, пьет.
Когда убили Адхама, его тело положили в поле, на обочине дороги, накрыли грязным листом бумаги, придавили сверху камнем, чтобы ветер не унес ее. Сказали: нет ни силы, ни мощи, кроме как от Аллаха.
В то утро, когда жители деревни ад-Дахрийя нашли хаджи Мансура Абуль Лейла убитым, свет помутился в их глазах, все перевернулось вверх дном, нарушились привычные связи. Они похоронили его. Но до сих пор он все еще остается неотмщенным.
Занати сознает, что после этого он уже никогда не увидит Сабрин, не услышит ее голоса, смеха. Никогда не подаст она ему ужин, не принесет в поле обед. Не пойдет на базар в субботний день. Он отвернулся, чтобы не видеть, как она пьет. Темнота наползает, заполняет углы комнаты.
— Какое оно горькое, Занати.
Сабрин пила и думала о далеких полях, о песнях, которые когда-то пела, о кашле Абуль Гита, надрывающем ему грудь, о субботнем базаре, об утреннем автобусе. Ей было жаль всего этого. Выпила, отдала чашку Занати, вытерла губы.
— Слава Аллаху.
— Да пошлет тебе Аллах здоровья, сестра.
Сабрин легла. Занати укрыл ее одеялом и вышел.
Он не мог оставаться в доме. Ночной мрак показался ему чернее и гуще обычного. Прошел мимо лавки Абуль Фатуха, заметил на берегу фигуру отца. Вышел в поле. Остановился, прислушался к голосам ночи: треску цикад, кваканью лягушек, поскрипыванию сакий. Вдруг тишину разорвал громкий крик:
— О господи, помогите, спасите!
Сабрин умерла. Занати обернулся в сторону хутора. По лицу его стекали капли холодного пота. Услышал топот бегущих ног. Мелькнуло желание убежать, скрыться, но он превозмог себя и зашагал обратно на хутор. Дверь их дома была открыта настежь. Люди входили и выходили. Раздавались скорбные возгласы. Занати сел на корточки возле стены, обхватил голову руками. Из дома доносятся звуки шагов. Прерывающийся рыданиями голос матери рассказывает о последних минутах Сабрин. Другие голоса произносят ей в ответ слова утешения и упования.
Все смешалось в душе Занати: ночь, мрак, голоса, плач. Он не знает, что происходит вокруг. А Сабрин лежит в горнице наверху — холодная, желтая, с сомкнутыми ресницами. Мрачная темная ночь. Еле светят печальные звезды, зашла за облако ущербная луна. Занати сидит на корточках возле стены дома. Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся.
Странный покой царит на хуторе аль-Миниси. Покой, напоминающий затишье последних дней лета, уже отмеченных признаками близящейся осени. Покой этот сродни оцепенению, которое словно проникает в дома через отверстия в крышах, через полуотворенные двери, заполняет собой все углы. Грустно на хуторе даже до наступления вечерних сумерек.
Люди здесь терпеливы тем терпением, которое мало чем отличается от покорности. Покорности другим людям, обстоятельствам, силе вещей. Это терпение — своего рода лень, послушное ожидание чего-то, а чего — они и сами толком не знают.
И когда неожиданно случается событие, требующее от человека решительных действий, и не привыкший к размышлениям крестьянин пытается осмыслить случившееся, он спешит привести в исполнение первую мысль, пришедшую ему в голову, не будучи в состоянии оценить ни размеров, ни последствий своего шага.
Сейчас, после всего, что произошло, жизнь на хуторе идет своим чередом, размеренная и однообразная. Люди смеются и плачут, зевают, сидя на берегу канала. Кажется, ничто не может нарушить монотонность их жизни, встряхнуть души людей, пробудить в них новые чувства. Все также открыта дверь лавки Абуль Фатуха.
— На полпиастра патоки. Пачку чая. Четверть кило сахару. Припиши к счету.
Переходят из рук в руки деньги, блестящие монетки и замасленные бумажки с рваными краями. В отличие от жизни деньги здесь текут быстро.
Шейх Абдель Фаттах читает молитвы, говорит о воздаяниях за добрые дела и каре за прегрешения.
— О боже, прости нам грехи наши, не введи нас во искушение, дай нам почить вместе с праведниками.
