Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно: ведь я-то его не мог видеть!
– Это чтобы ты лучше запомнил, – сказал он.
– Мы люди простые, – ворчал дядя Лес. – И нечего прыгать выше головы, никогда это к добру не приводит.
– Я не пробовал, честно! – сказал я. – Только я так считаю…
– Не наделай бед! – пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался неделями, но в тот вечер он был прямо-таки живчик.
Мы, само собой, поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил о прохвессоре.
– Чужак-то, а? – сказал дедуля. – Продувная бестия! Редкостные губошлёпы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи, дурак дураком.
Я только поёрзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не смотреть дедуле в глаза – я этого не выношу. Но он на меня не обратил внимания. Всё бушевал:
– Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь христова, да разве ты запамятовал, что мы как огня стережёмся Лондона и Амстердама – да и Нью-Амстердама – из боязни дознания? Уж не хочешь ли ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.
Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.
– Ерунда, – сказал я. – Я ведь хотел как лучше!
– Так он ещё речет супротив, паршивый неслух! – возмутился дедуля. – Во всём виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресечению рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, учёный бы сюда и не пожаловал.
– Он прохвессор, – сообщил я. – Звать его Томас Гэлбрейт.
– Знаю. Я прочитал его мысли через мозг крошки Сэма. Опасный человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, да и того мне пришлось подкупить, дабы… Не важно. Роджер был незаурядный человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться – и мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвёт нас в клочья. А твои безрассудные полёты, Лестер, помогут тебе как мёртвому припарки – ты внемлешь?
– Но что же нам делать? – спросила мамуля.
– Да чего там, – сказал папуля. – Я этого прохвессора угомоню. Спущу в цистерну, и дело с концом.
– И испортишь воду? – взвилась мамуля. – Попробуй только!
– Что за порочное племя вышло из моих чресел? – сказал дедуля, рассвирепев окончательно. – Ужли не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся… хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово Хогбена – ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века – нашу тайну и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта – вы мне ответите!
Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.
– Что же теперь делать? – спросил дядя Лес.
– Наша великая тайна должна остаться нерушимой, – сказал дедуля. Поступайте как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую сию головоломку.
Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего не знаешь.
На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и договорились, но ещё раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
– Лучше не нарывайся, Сонк, – сказал он. – Помни, я тебя предупреждал.
Очень неудобно получилось. Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
Его номер в отёле был забит научной дребеденью и мог напугать всякого. Ружьё стояло тут же, и Гэлбрейт как будто ничего в нём не менял. Он стал меня переубеждать.
– Ничего не выйдет, – отрезал я. – Нас от этих гор не оттащишь. Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и всё.
– Послушай, Сонк, – сказал он. – Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но всё равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья – мутанты, вас надо обследовать!
