9. Случайно важные детали
В палате, пациентку всего лишь сутки как перевели из реанимации, пахло хлоркой, йодом и пирогами с капустой. У окна на застеленной клетчатым одеялом кровати трапезничали две толстые тетки. У одной в гипсе обе ноги, у другой рука по самое плечо. Вместе они составляли грустный и вместе с тем веселый симбиоз. Их лица лучились от удовольствия. Я лежала в больнице лишь однажды и помню, как радовали меня элементарные житейские радости, когда я стала поправляться. Солнышко светило куда ярче, чем в здоровой жизни, принесенная из дома еда казалась божественно вкусной. Люди, которые ходили за окном лазарета, представлялись счастливчиками. Я думала, что когда выйду, никогда не буду больше грустить. Ведь жить так прекрасно. Меня хватило на неделю после выписки.
— Да уж пора будить вашу Арину, — уверили нас тетки, — она и так, почитай, все время спит. Толкните ее легонечко.
Я послушалась совета и тронула спящую, а скорее пребывающую в усталом забытьи женщину за плечо. Она вздрогнула, открыла глаза и очень долго вглядывалась в мое лицо, видимо никак не могла вспомнить.
— Я Настя. Настя Голубкина. Из «Бюро семейных расследований». Вы были у нас. Вы меня помните?
— Да, — тихо сказала Арина, — я вас помню.
— А это мой муж, Алексей. Он врач, ему можно доверять полностью.
Лешка сдержанно кивнул и даже профессионально четко окинул Арину взглядом, затормозив на зрачках, которые были странно сужены, почти незаметны на темно-серой радужке.
— Вы можете говорить? — спросил Лешка.
— Не знаю, наверное могу… Извините, такая ужасная слабость.
— Это нормально.
Все тело Арины почти от подбородка и до пят было заковано в жесткий корсет. Я чувствовала себя отвратительно. Как будто пыталась отнять у обездоленной последнее.
Соседки Арины повозились на кровати, о чем-то пошептались, а потом неловко поковыляли к выходу. Та, что на костылях, держалась за специальный поручень на колесиках и управилась даже быстрее чем подруга с загипсованной рукой. Мы могли спокойно поговорить. Врачи предупредили нас, что нервы у больной совсем расшатаны. Она часто плачет ночами, и днем, когда не спит, почти все время мечется. Ей постоянно колют успокаивающее.
— Арина, я должна вас еще раз спросить. Простите, но это действительно важно. Все ли вы нам рассказали?
— Да, да… — забеспокоилась женщина, — почти все.
— Почти?
Возникла гнетущая пауза. Валевская несколько минут боролась с собой. Ей видно хотелось сбросить с души тяжелый камень недосказанности, но страх постепенно перевешивал.
— Дело в том, что Альберт, мой муж, он был болен, у него была… была одержимость, мания…
— А в чем она заключалась?
Арина сморщилась, как от боли, на лице проступила еще большая бледность, хотя мне казалось, что и так в нем нет уже ни одной краски жизни.
— Я не могу сказать, — жалобно прошептала она.
Лешка придвинулся к ней ближе, взял за тонкую прозрачную ладошку и наклонившись к ее ухо, что-то тихонько заговорил. Я не разобрала ни слова, но успокаивающие интонации его голоса почти усыпили и меня.
— Нет, нет! — вдруг закричала женщина, — не могу, не могу, оставьте меня!
— Арина, ваш муж мертв, кого вы боитесь? — подала я голос.
— Мертв? — широкими от удивления глазами посмотрела она на нас, — то есть как мертв?
— Его убили, зверски, жестоко. Его и ту женщину.
— То есть что, совсем убили?
— Совсем, по настоящему, — кивнула я.
— Это не ошибка? Вы ничего не перепутали? — показалось мне или нет? Во взгляде Арины мелькнуло что-то очень похожее на радость.
— Поверьте, ошибка исключена. Мертвее не бывает, — уверила я.
— Когда?
— В тот день, когда с вами случилось несчастье. Несколькими часами позже.
— Господи, боги мои чудесные, — выдохнула несчастная, — почему же мне ничего не сказали?
Еще полминуты назад женщина умирала и вот за ничтожный отрезок времени в нее словно вдохнули силу. Губы с лихвой компенсировали неподвижность тела, они самым постыдным, неподобающим для такого момента образом растягивались в улыбку, они смеялись, почти хохотали.
