— Я как раз хотела к вам сегодня зайти, — сказала негромко Лара. — С вами все в порядке? Девочки говорили, что вы плохо себя чувствуете? — Она пристально оглядела Надю, Джима и Поля и с неудовольствием поджала губы.
— Да, я себя действительно плохо чувствовала вчера, — робко ответила Татьяна Николаевна, движимая неистребимой привычкой советского человека перед всеми отчитываться. — И сейчас чувствую себя неважно.
— А это кто? — Лара показала глазами на живописную группу — двух негров, маленького и большого, и стреляющую глазами во все стороны замызганную итальянку.
— Мои знакомые.
— С такими знакомыми, — Лара наклонилась поближе к уху Татьяны Николаевны, — у вас могут быть большие неприятности! Имейте в виду!
— Имею!
Лара обидчиво поджала губы:
— У вас по расписанию сейчас ужин.
Ну не могла, не могла Татьяна Николаевна отправиться есть одна, хотя и проголодалась.
— Спасибо, но я не хочу есть.
— Как знаете! — Во взгляде Лары отразились одновременно и недоверие, и досада: неизвестно, чего можно ожидать от этой странной туристки. Жаль, что немолодая уже женщина вопреки добрым советам вляпывается в какую-то подозрительную историю. Несколько раз недовольно фыркнув, Лара удалилась организовывать ужин.
— Спокойной ночи!
Татьяна Николаевна собралась пойти к себе в номер. С голодухи — она ведь тоже ничего не ела со вчерашнего дня — у нее разболелась голова и во всем теле ощущались усталость и какая-то странная разбитость. Она хотела уже повернуться и уйти, но заметила вопросительный, устремленный на нее взгляд Джима.
— Ты больше не хочешь со мной встречаться? Ты мне не веришь из-за того, что львы оказались ненастоящими?
— Давайте поедем все вместе завтра в Ватикан! — предложила она. — Говорят, там есть еще один лев, самый настоящий! — Татьяна Николаевна увидела, как сразу посветлел взгляд Джима и как насупилась Надя.
— Билеты туда стоят уйму денег!
— Вот Джим сегодня и заработает! — объявил Поль. — Поехали за цветами! — Своей огромной пятерней он сгреб за шиворот бывшего императора и, не давая тому вывернуться, поволок к машине.
— Я утром зайду за тобой! — крикнул Татьяне Николаевне Цезарь, прежде чем двери кузова захлопнулись. Надя забралась в кабину, Поль завел двигатель, фургон развернулся и уехал прочь.
— И что же ты все смотришь! — сказала Татьяна Николаевна Христу, который был свидетелем этой сцены, и, рассердившись неизвестно на что, прошла под арку.
Внутренний дворик гостиницы заполнили ее соотечественники, которые уже спускались из своих номеров в предвкушении ужина. Аппетитные запахи курицы и фасолевого супа неслись из подвала, где располагалась кухня. Знакомые девушки призывно помахали ей руками, но из какой-то странной солидарности, вызванной, очевидно, воспоминаниями о лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Татьяна Николаевна проигнорировала их знаки и под несколькими косыми взглядами (слухи всегда распространяются удивительно быстро) проследовала в фойе.
Молодой портье, которому несколькими часами раньше она сдавала ключи, теперь был за стойкой не один. У него на коленях пребывала очаровательная девушка с распущенными каштановыми волосами. Парочка мило ворковала по-итальянски. При виде посетительницы девушка быстро встала.
— Бонджорно! — Татьяна Николаевна улыбнулась.
— Это моя коллега! — сказал парень по-английски, подавая ей ключи.
«Голуби вы мои!» Татьяне Николаевне не было до них ровно никакого дела. Она открыла дверь, машинально скинула туфли и прямо в брюках рухнула животом на постель. Жгучие слезы потоком полились по ее лицу, по подушке. Она не знала ни откуда они взялись, ни что дальше делать. Она плакала навзрыд, захватывая ртом угол одеяла, чтобы не рычать на всю гостиницу от тяжести своей утраты, от того, что ей уже так много лет, что ушел в никуда муж и уже не будет никогда в ее жизни молодого человека, к которому можно скользнуть на колени. Она рыдала и от того, что ее дочь никогда не увидит прекрасную Италию, и что сама она так бессильна и так слаба, и что из-за ужасного, злого и жадного человека с отвратительными пшеничными усиками на гадком лице сломана ее жизнь. Она не заметила, как заснула в слезах, а когда проснулась, на дворе уже была ночь.
