21 июля 1809 года по Зеленой аллее туда въехал Наполеон: ему оказали такие же почести, какие оказывались прежним государям Бельгии; и через два года, как уже было сказано выше, он, находясь во дворце Лакен, решил начать поход в Россию.
Наступил 1814 год. Майский договор, принесший Вильгельму наследство штатгальтеров, а вместе с ним и королевский титул, для расширения территории его владений включил туда Бельгию в обмен на голландские колонии на Цейлоне и мысе Доброй Надежды, а также Де-мерару, Бербис и Эссекуибо, которыми завладела Англия. Едва Вильгельм воссел на трон нового королевства, как тот зашатался от залпов пушек Ватерлоо, как если бы восходил ко временам цезарей. Но мало-помалу залпы начали стихать, удаляясь в сторону Франции; затем однажды утром стало известно, что Наполеон отплыл на остров Святой Елены, и тогда Вильгельм вздохнул спокойно: ему казалось, что он одержал полную победу, ибо теперь ему предстояло иметь дело только с собственным народом.
Двадцать пятого сентября 1830 года его собственный народ изгнал его, а 4 октября Национальный конгресс объявил, что бельгийские провинции, отпавшие от Голландии, отныне образуют независимое государство.
Наши вечные подражатели спародировали на этот раз и нашу революцию.
Мы помним, в каком смятении оказались тогда бельгийцы: им требовалось возвести кого-нибудь на трон, который никто не осмеливался занять; и, дело прежде неслыханное, был даже такой момент, когда они опасались, что корона, вместо того, чтобы увенчать чью-то голову, так и останется у них в руках.
В самом деле, выбор был не из легких: он должен был пасть на принца, который сумел бы примирить различные интересы Европы и удовлетворить чаяния народа, взявшего в привычку каждые пятнадцать лет, начиная со времен древних римлян и вплоть до наших дней, совершать революцию.
Министерство, вступив предварительно в переговоры с различными королевскими дворами Европы, пришло к решению обратиться к принцу Леопольду. В итоге к нему отправили четверых уполномоченных: графа Феликса де Мероде, г-на Вилена XIIII, Анри де Брукера и аббата де Фуре. Первая встреча имела место 22 апреля, и принц Леопольд начал ее такими словами:
«Все мое честолюбие состоит в том, чтобы делать счастливыми себе подобных; еще в юности я оказался вовлечен в такое множество запутанных и необычных ситуаций, что научился относиться к власти по-философски; я стремился к ней, дабы творить добро, причем добро непреходящее. И если бы вдруг не возникли определенные политические трудности, которые, видимо, препятствуют независимости Греции, я находился бы теперь в этой стране. Тем не менее я не скрываю от себя то, какими могут быть неудобства моего положения. Я знаю, как важно для Бельгии иметь правителя, тем более что от этого зависит спокойствие в Европе».
Начало этой речи, столь простое и краткое, было обещанием на будущее, а ее конец — залогом настоящего; таким образом, он сумел убедить почти всех — и королей, и народ, и в субботу 4 июня большинством в пятьдесят два голоса против сорока трех принц Леопольд был провозглашен королем бельгийцев: на сей раз Провидение действовало под маской необходимости.
В отличие от всех других царствующих теперь государей, принц Леопольд возвел в правило собственного поведения те первые обещания, какие он дал посланным к нему уполномоченным: он и в самом деле относится к власти по-философски и пытается творить непреходящее добро, при том, что всегда готов, если совершит ошибку, отказаться от королевского титула и вновь стать принцем.
Главное, бельгийский король прекрасно понимает, насколько малое реальное значение имеет сегодня земельная собственность и что огромное влияние на современные демократические правительства должен оказывать разум, независимо от того, в какой сфере он проявляет себя — в промышленном предпринимательстве или на поприще искусства; однако в течение примерно двух лет обстоятельства мешали воплощению его добрых намерений.
И в самом деле, в течение двух лет после революции не было ни продажи товаров в Голландию, ни их вывоза за границу. Тем не менее оба правительства понимали необходимость поддерживать торговлю и какое-то время закрывали глаза на контрабанду; наконец, в 1833 году король Вильгельм, подданные которого являются перевозчиками (да позволено мне будет употребить это слово), а не производителями, установил в Голландии пятипроцентную пошлину на ввозимый товар, и король Леопольд смог действенно и открыто встать на защиту индустрии, которая с этого момента начала бурно развиваться. Таким образом, например, Гент, этот бельгийский Манчестер, едва ли насчитывавший в 1829 году 800 looms
