-- Что если спуститься на ледник по веревкам? -- спросил Хью.
-- Но ведь потом надо подниматься обратно?
-- Да, это было бы сложно,-- признал он.
Вершина была где-то вверху, скрытая северо-западным отрогом. Стена, на которую мы взобрались, упиралась в этот отрог. Первый взлет представлял собой совершенно гладкую неодолимую стенку. Вдоль нашего гребня выстроились десятиметровые "жандармы"; мы сидели между двумя из них.
Вдалеке за восточным ледником и лабиринтом невысоких гор вздымались к небу снежные вершины. Одна напоминала правильный конус.
-- Высота "5953". Туда мы пойдем после Мир Самира, если останется время.
Кругом все было таких исполинских размеров, что я чувствовал себя пигмеем.
-- Так я и думал,-- продолжал Хью, глядя на отрог.-- В тот раз мы с Дрезеном пришли к тому же выводу: это нам не под силу.
Я с трудом подавил жгучее желание спросить Хью, стоило ли забираться так далеко, чтобы удостовериться в том, что он в без того знал. Однако место было не подходящим для иронии, к тому же вид великолепный.
-- Хотелось бы посмотреть его южные склоны,-- Хью показал на восточный гребень.-- Если отсюда не получится, можно попытаться с той стороны. Там меньше снега.
-- Зато больше скал.
-- Туда всего три дня хода. А нам все равно по-пути. Началось отступление. Я шел последним. Облегчение, которое я испытал, узнав, что мы не пойдем дальше, а также уверенность, что бергшрунд не глубже полугара метров, породили беззаботное настроение, которое физиологи называют "эйфорией", состояние, отнюдь не совместимое с ответственностью предстоящего спуска. Здесь резвиться не полагалось. Снег был твердый, как лед, а из нас никто не знал, как зарубиться ледорубом, если сорвешься.
Все шло хорошо, пока я страховал Абдула Гхияза. Он спускался чрезвычайно осмотрительно; врожденное чувство подсказывало ему, как действовать в подобной обстановке, и он сразу приноровился к непривычному снаряжению. Затем настала моя очередь, и тут-то мне ударило в голову. Я дважды цеплялся кошками за штанины и, радостно фыркая, приземлялся на "пятую точку". Мое счастье, что оба раза это было на участках с глубоким и рыхлым снегом.В конце концов Абдул окликнул Хью. Тот немедленно остановился.
-- Он говорит, что ты нас угробишь! -- крикнул мне Хью.-- Одурел, что ли?
-- Самое опасное позади.
-- Начхал я на то, что -позади. Смотри под ноги.
Я угомонился.
Мы все заметно устали. Путь через ледник был подлинным испытанием. Очки запотели, и мы еле-еле шли. Поле зрения неуклонно сужалось, и под конец я видел только веревку между
мной и Абдулом и лед под ногами. Во льду попадались странные дыры, до полутора сантиметров в поперечнике и глубиной около двадцати сантиметров. Будто их провертели коловоротом. На дне углублений лежали земля или камешки. Ледник таял полным ходом, и под нами звонко пели .незримые ручьи. А когда-мы достигли кромки, то увидели могучий поток -- хоть мельницу ставь.
В половине второго мы пришли в лагерь. К этому времени приподнятое настроение начисто улетучилось, как сон, и теперь
мы замечали только недочеты места, избранного нами для "лагеря 1". Солнце стояло высоко, и кругом не было ни клочка тени. В палатке -- сущая баня. Она не была рассчитана на подобную погоду: ее конструировали для завершающего штурма. Палатка для марша, оснащенная всеми удобствами, о которых может только мечтать путешественник -- вентиляторы, сетки от мух, высокие стойки,-- не нашла себе применения. Нет, это была отличная палатка, но когда мы на пробу установили ее в саду в Кабуле, то убедились, что брать ее с собой -- значит тратить большую часть суток на свертывание и развертывание лагеря.
Мы махнули рукой на палатку, укрепили на ледорубах спальные мешки и устроились в их скудной тени. Наших сил хватило лишь на то, чтобы лежа пить чай и грызть мятные пряники. Хью позеленел.
-- Мало мне живота, так еще голова раскалывается,-- сказал он.
-- Из твоей головы хоть кровь не идет.-- Я как раз перебинтовывал ноги; эта процедура повторялась два раза в день и с каждым разом становилась все менее приятной: хватит ли бинтов до конца путешествия?
