— Ты просто ответить можешь? А то я ленюсь все полки обыскивать.
— Скажи, тогда и отвечу.
— Вот же торгашова дочка!
Светкин отец был успешным владельцем нескольких спортивных магазинов, в той же бескрайней Москве, Светка его знала лишь по рассказам матери, а лично знать не хотела. Но подшучивали над карьерой заочного члена семьи они часто и без надрыва.
— На том стоим, — отозвалась Светка с важностью, — кровЯ. Так что?
— Ладно. Сама найду.
— Ладно, — смягчилась та, — в черном пакете на верхней полке старого шкафа, за кульком с перчатками.
— Потрясающе. У нас еще и кулек с перчатками есть?
— Мам… Как ты вообще там жива? И кошки твои как еще живы. Нет, тебе срочно нужно завести мужика. Чтоб присматривал. За тобой. И за КК.
— Светкин, пока. Целую. Спокойной ночи.
— Как созреешь, расскажешь, — успела прокричать дочка.
Кулек с перчатками действительно лежал, закупоривая верхнюю полку, и Кира не поленилась вытряхнуть его на кровать, присела рядом, перебирая старые варежки, вязаные и кожаные перчатки, некоторые носила еще ее мама, а другие таскала сама Кира, Светкины там были тоже, и за каждой парой, или одинокой не потерявшейся рукавичкой стояла история, семейный мемуар. Кира была великим читателем и, держа в руках истертую до тряпочной мягкости кожаную перчатку с продранным указательным пальцем, тут же вспомнила книги, сочиненные на таком костяке — берешь некую вещь, содержащую в себе несколько вещей, и рассказываешь о каждой из них. Принцип поваренной книги, так она называла прием для себя. Вот, к примеру, довлатовский «Чемодан»…
А сама уже снова встала и, потянувшись на цыпочках, вытащила плотно затянутый пакет, растеребила круглый тугой узел. Из шуршащего нутра, освобождаясь от давления, вспухла и упала, протекая по рукам к полу, тяжелая тонкая ткань, полупрозрачная, прекрасного желто-зеленого цвета, как молодая листва, просвеченная весенним солнцем. Это было похоже на ту ткань, которую подхватывала, церемонно повертываясь, сиреневая, вернее, пурпурно-розовая дева церциса. Такая же тонкая, тяжеленькая и прозрачная. Как матовое рисунчатое стекло, если бы оно вдруг стало мягким.
Пакет упал, Кира невнимательно отпихнула его ногой. В дверях комнаты сидели, любопытствуя, Кларисса и Клавдий, следили глазами за тем, как поднимаются руки, расправляя прозрачное, драгоценного вида полотно.
Светка купила его в каком-то деревенском магазинчике, во время поездки. Дома, с сюрпризом на разгоревшемся личике, вытащила из рюкзака, расправила, показывая. Кира, прикладывая нежную тяжесть к щеке, потом к груди, повернулась, глядя в зеркало. И восхищаясь, покачала головой:
— Котинька, ну куда она мне? Я из джинсов не вылезаю, в рестораны не хожу. Будет валяться. Сшей себе.
— Я тебе везла, — обиделась дочь, — думала, обрадуешься.
— Я и радуюсь. Но…
— Вот и бери. Как захочется, сошьешь себе офигенную красоту. А мне все равно этот цвет не идет.
Кира подозревала, что изначально куплена ткань была не ей. И не себе ее взяла Светка, она и правда, обладая обостренным цветовым вкусом, не могла носить не свои оттенки. Но была она еще и южанка, а значит, в какой-то степени сорока, не могла устоять перед прекрасными, яркими вещами. Купила просто так. Владеть. Любоваться. И если бы Кира проявила больше настойчивости, прекрасный тяжелый шелк лежал бы сейчас у Светки в шкафу, точно так же вынимаясь иногда, чтоб приложить к щеке, поднять руки, отягощенные драгоценной роскошью. Но была в ее дочке еще одна прекрасная черта. Если она понимала, что кому-то вещь подойдет лучше и послужит в полную силу, отпускала в мир, не жалея, раздаривала, радуясь. Так что, они в шутку договорились, если появится в жизни Киры настоящий Он, герой ее личного дамского романа, то она обязательно платье себе сошьет. Драгоценное платье, в ознаменование события.
Кира опустила мягкий ворох на кровать. Подошла к окну, зашторивая его плотно, без щелей. Сняла халат, в который не помнила, когда переоделась. Сняла и белье, потому что лямочки лифчика мешали, совсем другого ненужного цвета. Кошки смотрели, плотно усевшись на пороге, поводили усами, внимательно следя за движениями.
