— Благодарю тебя, легконогая Кира, за то, что ты совершила.
Повисла пауза. Кира неловко кивнула, быстро обдумывая, ей что, хвататься за края ветровки, шоркая ногами и пытаясь повторить плавные движения хозяйки. А та вдруг спросила, видимо, разделавшись с церемониями:
— Вы носите штаны, даже не на охоту?
— Мы? — Кира оглянулась на свою сумку, та черным котом маячила у толстой резной ножки стола. Там внутри, лежала камера. И девушка, поняв, кивнула:
— Ах, да. Ты на охоте. Я бы хотела увидеть твои платья. Тебе нравится это?
Она повернулась, показывая обнаженные руки, драпировки на плечах, ниспадающие узкими тяжелыми складками, и подол, такой длинный, что его приходилось подхватывать при каждом шаге и движении, с чем хозяйка платья справлялась прекрасно, превращая жесты и повороты в естественный танец, наподобие плавного менуэта.
«Когда она движется, я слышу музыку».
Девушка снова оказалась перед Кирой, лицом к лицу. И кивнула в ответ на мысли.
— Нас так учат. Тело должно верно располагаться в пространстве. Иначе получается…
Она вывернула кисть руки, показывая жестом то, о чем затруднилась сказать.
— Диссонанс, — пробормотала Кира, — мозаика без нужных кусочков.
— Да, — кивок не потревожил ни единой пряди в прекрасной прическе, — потому я тебя позвала. Ты умеешь то, чего не умею я.
— Ты знаешь, как меня зовут? — спросила Кира, утверждая голосом, — а я… Извини. Мы не познакомились.
Девушка снова удивленно подняла тонкие брови. На виске блеснула яркая точка, как драгоценное украшение индийских девушек, маленький камушек прямо в коже.
— Ты мне скажи.
Кира опешила, собирая мысли. Если это, вот это все — гулкий зал с невысоким потолком, ниши в стенах, где стоят какие-то вазы, или доспехи, длинный стол, уставленный прихваченным из реальности церцисом, и три окна, через которые видны четкие линии зелени с белыми столбиками (виноградники, подсказала Кире голова), да, виноградники, — если это все ее собственная галлюцинация, то она должна знать, как зовут фею церциса в платье из пурпурно-розовых цветов. Но в голове пусто и ошалело. Не придумано.
— Я… — сказала Кира медленно, собираясь с мыслями, — понимаешь, я…
Из мешанины ветвей в центре стола, гудя, вылетела парочка плотников, сверкая прозрачными крыльями, восхитительного бронзового цвета с синими переливами. А в кармане Киры зазвонил телефон. Заиграл печальную мелодию про девушку Сэди, с именем, созданным из печальной мелодии.
— Гудбай, Сэди, — рассказал певец, а дальше не успел, Кира, извинительно улыбаясь, вынула мобильник, проводя пальцем по экрану.
— Мам? Мама! — голос у Светки был сердитый.
Кира не видя, уставилась в стену, с нишей, откуда на нее смотрела скульптура, полная странных изгибов и извивов.
— Свет? Светкин, что случилось? Ты что? Подожди, тут связь паршивая.
Она отступала, на ходу подхватывая сумку, поворачивалась, напряженно вслушиваясь в треск и помехи.
— Ты мне скажи, — сердито прокричала дочь, — я блин звоню-звоню, полдня уже звоню. Сколько раз говорила, не смей отключать в телефоне звук!
— Мне?
Кира, наконец, услышала голос дочери ясно, и встала, уперев глаза в толстую мрачную тую на газоне.
— Погоди. Это ты мне звонила, с полчаса назад? Один звонок был и не определился.
— Какие полчаса, мам. Я тебе в двенадцать как начала, так с тех пор и вишу на телефоне. Где тебя носит? Ну взрослая же женщина! Давно уже.
— Я не жеженщина, — машинально оскорбилась Кира, — скажи получше. А то, жеже…
— Ты жива? Здорова? Нормально все?
— Да, — осторожно ответила Кира, сильно сомневаясь в своем здоровье, умственном, уточнила, — жива. Конечно.
— Отлично.
Ее дочь бросила трубку.
02.01.16
Кира виновато сложила мобильник в карман. Нужно потерпеть, когда Светка остынет и сможет общаться нормально. Туя темнела, отбрасывая наискось через асфальт черную тень, худую и длинную, макушка ее тонула в кустах спиреи, золотистых от закатного солнца.
Кира растерянно огляделась, прислушиваясь к тишине старого парка. Закат? Какой еще закат, если вышла она утром, и успела только дважды постоять, у зеленой тонкой ветви на фоне травяной каши, и рядом с церцисом. Но тогда парк полнился дневными звуками. Кричали в кронах скворцы, смеялись дети, хохотали на скалах бакланы. Гудели толстые плотники, и тени от церциса были такими короткими, что казалось, деревья стоят на них, как на хитро вырезанных подставках.
