Мы росли почти как беспризорники. Были родители, был дом, чтобы поесть и переночевать, и в школу ходили почти регулярно. Но все остальное время было наше, никому не подконтрольное. Вот и шалили. Сначала по мелочи, потом больше. У пацанов по десять копеек отбирали на сигареты. Когда выпивать начали, тут уже копейками не обойдешься, стали мужичков пьяненьких подкарауливать. Выбирали одиноких, здорово набравшихся. Он идет такой весь в себе, занят тем, чтобы домой на автопилоте добраться. А ты его легонько так толкнешь, он и валится. Нам это казалось очень забавным. Стоим, хохочем. Только он поднимется ты его опять – раз! Глядишь, он уже в другую сторону рухнул. Так их и звали – клоунами. Ходить на клоунов оказалось делом веселым, но неприбыльным. Карманы у них обычно были пустыми, если только это не был день аванса или получки.
Со временем в разряд клоунов перевели и менее пьяных, а затем и просто всех одиноких путников, добиравшихся по плохо освещенному кварталу домой от метро. Когда дело подошло к концу школы, промысел стал регулярным. Пошел слух, что в квартале пошаливают. А денег нужно было все больше, появились серьезные расходы. Хотелось и прилично одеться, и магнитофон купить. У многих появились девушки, а на них тоже нужны деньги. Родители, конечно, ничего дать не могли, – на еду да на школьную форму хватало? – и на том спасибо партии. Вот мы и решили ларьки союзпечати потрошить. Кто придумал эту глупость, что там они собирались найти – не знаю. Но только зазвенела в первом же ларьке сигнализация, да и повязали их всех.
Какое отношение ко всему этому имеет мой спорт? Самое непосредственное. После того, как я записался в секцию, у меня уже не было времени на все эти проделки. После седьмого класса я перешел в республиканскую спортивную школу и почти все время там и проводил. То занятия, то тренировки, то соревнования. Лето и каникулы – в горах, на сборах. Когда сдал на первый разряд, стали платить стипендию, так что вопрос о деньгах не стоял так остро. Ну и отошел я от них, просто времени не оставалось на эту дурь. И сели пацаны все вместе, но без меня.
Я получил звание мастера спорта, поступил в институт. У меня завелись новые знакомства, увлекла учеба. Я впервые стал изучать предметы, которые могли помочь мне в будущей работе. Многое приходилось наверстывать из пропущенного в школе. Но мне было интересно, я получал реальные знания, которые мог тут же применить на практике.
А потом был Афган. Что и как там было, рассказывать не буду. Незачем. Когда я вернулся, устроился тренером в республиканской школе – в той самой, где сам учился. Днем я работал, вечерами пил водку и спал с женщинами. Потом женился. Но все проходило как будто на автопилоте. Большая часть меня продолжала жить там, в Афгане.
Я все никак не мог вернуться с войны. Первые месяцы, если меня неожиданно будили, то я, не просыпаясь, вскакивал и мог серьезно покалечить будившего. Потом внешне все успокоилось, но боль ушла внутрь. По ночам во сне я снова возвращался туда, горел в БТРе, полз под пулями, спасал и никак не мог спасти своего раненого командира. Нашего товарища лейтенанта, которому потом присвоили Звезду Героя. Посмертно и без объявления в газетах. Тогда было так.
Все, не буду больше о войне, а то совсем отвлекся. Так вот. У Арика по субботам вечерами всегда собиралась интересная компания. Летом сидели допоздна в небольшом тенистом дворике, зимой набивались в крошечную кухню. Пили чай, говорили и спорили без конца. Кроме музыкантов там бывали и журналисты, служившие в местных газетах, и писатели, связанные по рукам и ногам тематическими планами издательства. Я думаю, что они и жили вот так: от субботы до субботы, ради того, чтобы вечером собраться у Арика и поговорить обо всем на свете. Пели песни, читали стихи. Обсуждали до хрипоты все новости. Высказываемые мнения обычно отличались от официально принятых, зато были аргументированы значительно грамотнее и более объективны. Доставалось всем, включая самых именитых. И таким образом сидели до глубокой ночи, да так, что потом приходилось возвращаться пешком, потому что метро уже было закрыто. Но все равно сидели и никак не могли наговориться. Вот так: от души, обо всем наболевшем, без помех и без оглядки. Хотя как раз оглядываться им все же следовало. Но об этом чуть позже.
