А для чего же еще мы зарабатываем деньги: для движения, роста, впечатлений и жизни.
Больше всего в движении я ценю возможность посещать места, которые позволяют мне чувствовать себя живой, – а этой особенностью обладает не любое место. (Уф, чуть не написала слово «душа» в предыдущем предложении. Вовремя остановилась.) Я часто размышляю о том, смогут ли все те чудесные люди, которые смогли познакомиться хотя бы с одним уголком планеты, когда-либо осознать, насколько они удивительны на самом деле. Появится ли у них повод это понять? Как они узнают, что нынешняя их версия – более многослойная, чем предыдущая?
В Лондоне я сама практичность и любопытство. Модная и утонченная.
В Шотландии я бестолковая, спортивная и реалистичная (и скорее всего, вы найдете меня в пабе).
В Амстердаме я веду себя намного сдержаннее и всегда восхищаюсь жителями этого города.
В Испании я предпочитаю ночной образ жизни.
В Чили я первая модница.
В Колумбии я постоянно заказываю еду навынос.
А в Коста-Рике я становлюсь наиболее цельной версией самой себя. Полагаю, все дело в магии раннего утра, рассветов и в мирном спокойствии воды, которые на любого оказали бы целительное воздействие.
Я никогда не забуду тот день, когда поняла, что влюбилась в Высокого Костариканца. Я путешествовала по Коста-Рике – с этого все началось.
– Из-за чего умерла твоя мать? – спросил он меня за выпивкой.
– Тромб, – ответила я.
И когда я уже собиралась сменить тему, он поинтересовался с самым искренним сочувствием:
– Ее кремировали?
Я трижды присутствовала на похоронах в Коста-Рике, но никого из усопших не кремировали. Традиционное погребение случается чаще, хотя «погребение» не вполне подходящее слово, так как тело фактически остается над землей.
Мне это кажется очень странным.
Я предупредила Высокого Костариканца, что меня, ради нашей любви, следует похоронить под некоторым количеством земли – в случае, если меня когда-нибудь унесет волной в море или я упаду и разобью голову об асфальт. Иначе участь моя была бы следующей: над землей залили бы толстый слой цемента в форме прямоугольника. Поверх цемента уложили бы белую – всегда кладут белую – сияющую керамическую плитку, будто возводят ванную посреди кладбища. Одна сторона прямоугольника останется открытой, и в ходе церемонии внутрь положат тело, словно пиццу в духовку.
Мысли о разлагающейся в таком влажном климате плоти вызывают у меня содрогание.
– Как думаешь, почему возникла такая традиция? – спросила я как-то Высокого Костариканца.
– Мы же в тропическом лесу, – ответил он бесстрастно.
– И?
– Здесь постоянно идет дождь.
– И что это значит?
– Мне всегда казалось, это делают, чтобы не загрязнять грунтовые воды.
– Разве тела не запечатаны?
– Их даже не бальзамируют.
– Это отвратительно.
– Смерть отвратительна.
– Так почему же над землей?
– Подожди. Закончу бриться и позвоню на кладбище, чтобы уточнить.
Произнес он это с самым серьезным видом, а я рассмеялась до колик в животе. Он не шутил: он и правда звонит по любому поводу. Не сосчитать, сколько раз он звонил в TripAdvisor, Facebook, PayPal и прочие инстанции, куда вы скорее отправили бы электронное письмо. Он никогда не испытывает неловкости из-за этой привычки и уверенно прокладывает путь через сеть представителей службы поддержки до тех пор, пока не получит желаемое.
Частично это объясняется костариканской культурой: в стране размером с Западную Виргинию большинство людей все еще помнят наизусть важные номера телефонов (спросите у аборигена номер любого местного ресторана, и он легко назовет вам его). А отчасти привычка быть на телефоне объясняется особенностями его бизнеса: в туристической сфере необходимо постоянно координировать действия сотрудников отелей, водителей, местных авиаперевозчиков, работников подвесной канатной дороги, и самый эффективный способ этим заниматься – набрать восемь цифр и потом набрать снова, если никто не ответил в первый раз. Стандартная практика по всей стране. Два звонка подряд – как сигнал будильника. Если вы не берете трубку сразу же, никому не приходит в голову, что вы заняты или не хотите разговаривать. Все уверены, что вы
