— Но справедливый, — Джон погладил рукав моей куртки, — его надо слушаться.
— Послушаемся. Как-нибудь потерпим.
Джон со своим фанерным чемоданчиком отправился дорабатывать смену, а я перешел через улицу и вошел в сберкассу.
Дома я отложил цветочную тысячу, прибавил к ней немного на всякий случай, а оставшиеся деньги, — оставалось совсем чуть-чуть, — вновь разложил по книгам. Потом я вытер пыль, сварил суп из пакета, съел его, собрал сумку и поехал к маме.
Маминой соседки по палате опять не оказалось на месте.
— За сапогами дочке поехала, — сказала мама. — Я просила ее, если будет покупать и зятю, чтобы она имела тебя в виду…
— Но… — начал было я, но мама перебила:
— Пусть будут. Про запас. На твои уже смотреть страшно.
— Хорошо, хорошо, — согласился я и выложил на столик у ее кровати апельсины и урюк. — Ешь, — сказал я, — урюк мытый…
— Ты ничего не прогуливаешь? — спросила мама. — Сейчас же у тебя такое время… Смотри!..
— Да нет, сейчас еще ничего. Боюсь только, что я дня три не смогу приходить. Там один зачет…
— Опять запустил что-нибудь? Ну, сколько раз я тебе говорила, ну, сколько раз…
— Да я не запускал ничего, просто много надо подчитать… К тому же — конспекты: у меня, как всегда, ничего не разберешь… Да и у других тоже. Получилось — один настоящий конспект на десять человек… Так что придется днем и ночью… Все будем собираться… И читать… — я замолчал и съел урюк, а потом — этаким бодрячком:
— Ну, а как твои дела?
Мама посмотрела на меня долгим взглядом, я почувствовал, что вот сейчас она задаст мне какой-то такой вопрос, на который ответить я не смогу, покраснею, что я еще не разучился делать, и она сразу меня раскусит, разоблачит все мои ухищрения, и я, лишь бы успеть, начну говорить маме правду, торопливо, чтобы она подумала, будто сам я решился на это, а не ее вопрос, не ее взгляд заставили меня расколоться, но она погладила меня по щеке и уронила руку на одеяло.
— Анализы хорошие, — сказала она. — Мне сказали, что могут отпустить домой до Нового года, но я думаю, что после будет удобнее. Как ты думаешь?
— Что значит «удобнее»? Как тебе лучше — вот что важно… Я поговорю с врачом…
— После, я думаю, будет удобнее. А впрочем — поговори, — она взяла апельсин, надорвала кожуру. — Съешь апельсинчик…
— Спасибо, не хочется…
— Кстати, — сказала мама, — соседка купила прекрасные рубашки на Ленинском. Заезжай, тебе же надо…
— Хорошо. Заеду…
За окном палаты быстро стемнело, и мы с мамой посидели не зажигая света. Потом я поцеловал ее и вышел в больничный коридор. Сестра раскладывала лекарства в ячеистый ящик, один из светильников мигал и гудел. Внизу, возле раздевалки, я увидел маминого лечащего врача, который, упрятав руки в карманы халата, разговаривал с мужчиной в дубленке. Мужчина что-то объяснял врачу, а врач, судя по скептической улыбке, не соглашался. Он увидел меня и кивнул в знак приветствия.
— Анализы лучше, — сказал он, когда я подошел к нему, — есть положительная динамика…
И добавил:
— Будем выписывать…
Когда я встретился с Джоном, он был уже хорош, и не просто улыбался, а все время подхихикивал с таким видом, словно ему недавно рассказали смешной анекдот и теперь он хочет его пересказать, но забыл, как анекдот начинается. Толик с билетами опаздывал, и нам пришлось прождать его почти до самого отправления. Наконец он явился, удостоил нас рукопожатием, мы вошли в вагон, и поезд тронулся.
В купе оказался и четвертый — командированный, полный человек с потертым портфелем. Командированный достал из портфеля гигантских размеров бутерброд и начал его поедать, распространяя запах дальних странствий. Плюясь крошками, он поведал, что он ревизор и командировки — это его стихия.
— Вы тоже в командировку? — поинтересовался он.
— А то как же! — буркнул Толик. — Наладчики мы… — и достал из сумки курицу в синей бумаге.
— Сбегай в ресторан, — сказал Толик мне. — Продрог я за сегодня…
К моему приходу Толик с командированным прямо-таки подружились, травили друг другу байки. Джон спал на верхней полке, время от времени с тихим стоном свешивая плоскую ступню в полуслезшем носке.
