А теперь перехожу к Вашей просьбе рассказать о том, что у меня нового. Увы, — ничего! Вода всегда стекает с крыши в один и тот же водосток. Это можно сказать и о моей жизни. Гонолулу не балует своих детективов обилием преступлений, но я не жалуюсь: спокойный человек — это счастливый человек. На Востоке знают, что есть время ловить рыбу, и есть время сушить сети. Хотя иногда мне начинает казаться, что мои сети сушатся уж слишком долго. Быть может, это потому, что я живу среди американцев и они влияют на мой восточный характер? Как бы то ни было, но иногда, сидя вечером на крыльце своего дома и глядя на засыпающий город, я оборачиваюсь к своему молчаливому телефону с мольбой: зазвони! Позови меня туда, где срочно нужна моя помощь! Но он молчит. Радуюсь, что боги предназначили Вам совсем иную судьбу. И часто размышляю о Лондоне, с которым эта иная судьба связана. В таком городе молчаливых телефонов, вероятно, не бывает, и едва завершается одно дело, как тотчас приходится заниматься новым. Сердце подсказывает мне, что при этом удача всегда с улыбкой шагает рядом с Вами. Что-то вроде шестого чувства, которым мы, китайцы, наделены в избытке.
С обычной для Вас внимательностью Вы нашли время даже на то, чтобы спросить меня о моих недостойных детях. Теперь их у меня уже одиннадцать. И мне все чаще припоминается мудрец, сказавший: «Править царством легко, править семьей трудно». Но потихоньку справляюсь. Старшая дочь Роуз учится в Соединенных Штатах. Цены тамошнего образования приводят меня к мысли, что о дальнейшем росте семьи лучше не мечтать. Примите мою наисердечнейшую благодарность за Ваше доброе и мудрое письмо. Так хочется надеяться, что в некий счастливый день мы сможем снова встретиться, но как примирить эту надежду с бесчисленными милями вод и земель, которые пролегли между нами? Желаю Вам и впредь в полном благополучии следовать путем исполнения своего высокого долга.
Чарли Чен.
Дафф неспешно вложил письмо в конверт. Подняв взгляд, он увидел, что на лице Хэйли застыла недоверчивая улыбка.
— Очаровательно, — пробормотал, наконец, он, — но до чего наивно! Неужели это тот самый парень, которому удалось накрыть убийцу сэра Фридерика Брюса?
— Не очень-то заблуждайся относительно наивности Чарли, — засмеялся Дафф. — Он куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Чарли — воплощение терпения, интеллигентности и способности к самой тяжкой работе. Такие, как он, способны украсить любую профессию, а нашу — в особенности. Жаль, что его таланты пропадают в Гонолулу. Но, может, он и прав: самая счастливая жизнь — это самая спокойная.
— Может, и так, — согласился Хэйли, — вот только мы с тобой никогда не будем в состоянии это проверить. Уже уходишь? — спросил он, увидев, что Дафф прячет трубку в карман.
— Пойду домой. Пока шел сюда, словно камень на душе лежал, а посидел с тобой — и, вроде бы, отлегло…
— Тебе следует жениться.
— Уже женат. На Скотленд Ярде. И ни на кого другого у меня ни минуты времени не остается.
— Я бы не сказал, что Скотленд Ярд способен заменить хорошую хозяйку в доме, — пожал плечами Хэйли. — Но дело, конечно, твое. В любом случае тебе не придется долго ждать того телефонного звонка, о котором пишет твой китайский приятель. А как только он зазвонит, всю твою хандру как рукой снимет.
— Он, еще пишет, что вода всегда стекает в один и тот же сток, — вздохнул Дафф.
— Точно. Но мне сдается, что ты не имеешь ничего против такого заведенного порядка.
— Ты прав. Более того — я счастлив только благодаря тому, что этот порядок пока не нарушается. Ну, всего тебе доброго! Удачи на облаве!
Когда на следующее утро в восемь часов Дафф переступал порог своего кабинета в Скотленд Ярде, он вновь являл собой образец идеального, уверенного в себе инспектора полиции. Румяные щеки красноречиво говорили о молодости, проведенной на ферме в Йоркшире, откуда он некогда прибыл, чтобы вступить в столичную полицию. За столом Дафф просмотрел немногочисленную утреннюю почту, затем набил табаком трубку и уже собрался было приступить к чтению свежего номера «Дейли Телеграф», когда телефон на краю стола зазвонил настойчиво и требовательно. Дафф взглянул на часы. Было восемь пятнадцать. Он снял трубку и поднес ее к уху.
