Одновременно с тем, как с ростом моей семьи прежнее наше жилье оказалось недостаточным по размеру, то же самое произошло и с моим бизнесом. Одна комната за стенкой пивнушки «Розовое ведерко» далее не могла вместить всех нас. Кроме того, мы с Вуделлем устали кричать, чтобы услышать друг друга, перекрикивая рев музыкального автомата. Поэтому каждый вечер после работы мы отправлялись перекусить чизбургером, а затем колесили в поисках офисного помещения.
С точки зрения логистики это выглядело кошмаром. Вести машину приходилось Вуделлю, потому что его инвалидная коляска не помещалась в моем «Кугаре», и я постоянно испытывал чувство вины и неловкости из-за того, что меня везет шофер с таким количеством физических ограничений. Я также с ума сходил от переживаний, потому что во многие офисы, где мы были, можно было попасть, поднявшись на целый пролет по лестнице. Или на несколько лестничных пролетов. Это означало, что мне пришлось бы поднимать и спускать по ним Вуделля на инвалидном кресле.
Такие моменты служили мне болезненным напоминанием той реальности, в которой жил Вуделл. В течение обычного рабочего дня Вуделл был настолько позитивен, настолько энергичен, что об этом легко забывалось. Но, выкатывая его наружу, маневрируя с креслом, поднимая и опуская по лестнице, я неоднократно поражался, насколько уязвимым и беспомощным он был. Я едва слышно молился: Боже, не дай мне уронить его. Боже, не дай мне уронить его. Услышав меня, Вуделл напрягался, и его напряжение заставляло меня еще больше нервничать. «Расслабься, — говорил я. — Я еще не потерял пациента — ха-ха!»
Что бы ни происходило, он никогда не терял самообладания. Даже в самом уязвимом положении, балансируя на грани срыва по моей вине где-нибудь на вершине темного лестничного пролета, он никогда не расставался со своей базовой философией: «Не смей жалеть меня. Я здесь, чтоб убить тебя».
(Однажды, когда я впервые направил его на отраслевую выставку, авиакомпания потеряла его инвалидную коляску. А когда они нашли ее, то оказалось, что ее рама была согнута, превратившись в крендель. Нет проблем. В своем изуродованном кресле Вуделл посетил выставку, отметил галочкой каждый пункт в своем списке обязательных дел и вернулся домой с широченной улыбкой на лице, означавшей, что миссия выполнена.)
В конце каждого такого вечернего поиска нового офисного помещения мы с Вуделлем всегда смеялись до колик в животе над нашим очередным фиаско. Большинство вечеров мы заканчивали в какой-нибудь забегаловке, чувствуя себя легкомысленно и вне себя от восторга. Перед самым расставанием мы часто устраивали игры. Я приносил секундомер, и мы смотрели, как быстро сможет Вуделл сложить свою инвалидную коляску и забраться с ней в свою машину. Как бывший спортсмен-бегун, он любил состязаться с секундомером, пытаясь побить свой личный рекорд (он равнялся сорока четырем секундам). Мы оба дорожили такими вечерами, тем легкомыслием, тем чувством общей миссии, и мы взаимно относили их к настоящему золотому фонду воспоминаний о нашей молодости.
БРАК С ЧЕЛОВЕКОМ, У КОТОРОГО ЕСТЬ ОБУВНАЯ КОМПАНИЯ НА НАЧАЛЬНОМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ, ОЗНАЧАЕТ ЖИЗНЬ НА СКУДНОМ БЮДЖЕТЕ.
Мы с Вуделлем были очень разными, и все же наша дружба основывалась на одинаковом подходе к работе. Каждый из нас находил удовольствие, всякий раз, когда это было возможно, в том, чтобы сосредоточить внимание на какой-нибудь небольшой задаче. Одна задача, говорили мы, очищает сознание. И каждый из нас был уверен, что эта небольшая задача, связанная с поиском более вместительного офиса, означала, что мы преуспевали. Мы продвигались вперед с этой штукой под названием «Блю Риббон», что говорило о глубоком желании в душе каждого из нас победить. Или, по крайней мере, не проиграть.
Хотя ни один из нас не отличался разговорчивостью, мы выявили в себе способность поговорить по душам. В те вечера мы говорили обо всем, раскрываясь друг перед другом с необычайной откровенностью. Вуделл рассказал мне в подробностях о своей травме. Если я когда-либо впадал в соблазн судить о себе слишком серьезно, история Вуделля всегда напоминала мне о том, что все может быть куда хуже. И то, как он справлялся с собой, для меня было постоянным, ободряющим уроком того, что такое настоящее достоинство, в чем главный смысл и как сохранить хорошее расположение духа.
