Вдохновляющую роль в его работе играли успехи советской литературы, ее художественные открытия, ее воинствующая партийность. Тридцатые годы, когда победа социализма в Советской стране стала очевидной даже для самых отъявленных скептиков и злопыхателей за рубежом, отозвались в литовской литературе ростом и консолидацией всех честных, прогрессивных сил. В 1930–1931 годы во весь голос заявила о себе журналом «Трячас Фронтас» («Третий фронт») группа молодых антифашистских писателей — Пятрас Цвирка, решительно порвавшая с буржуазной поэзией Саломея Нерис, Антанас Венцлова, Костас Корсакас, Йонас Шимкус и другие. Через год журнал закрыли, но в середине 30-х годов начал выходить новый журнал «Литература», вскоре также запрещенный цензурой. Его сменили альманахи «Прошвайсте» («Проблески»). Разоблачение сметоновского режима, призыв к активному сопротивлению крепли с каждым годом.
Именно в эту пору рабочий-печатник Юозас Балтушис и формировался как писатель реалистического лагеря. В ту пору, когда звучали полные веры в победу рабочего класса стихи поэта-коммуниста Витаутаса Монтвилы, когда ровесник Балтушиса Пятрас Цвирка заявил о себе как выдающийся прозаик, автор ныне известных и русскому читателю романов «Франк Крук» и «Земля кормилица». Пятрас Цвирка, как я уже говорил, был в числе рецензентов книжечки рассказов начинающего Балтушиса.
Чем же эта маленькая книжечка коротких рассказов пленила видного романиста, а также десятки других рецензентов?
В рассказах молодого писателя правдиво изображалась жизнь рабочих и батраков. Однако чем-чем, а правдивым изображением тяжелой жизни трудового люда не так легко удивить в литературе, которая, начиная с ее основоположника Крнстионаса Донелайтиса, успешно развивала реалистические принципы изображения тружеников, отличаясь богатством типов и доскональным знанием быта. В той литературе, где еще Жеймате окружила образы бедняков поэтическим сочувствием и глубокой симпатией. И где Пятрас Цвирка в романе «Земля кормилица» уже открывал новые пути литовской прозы, показывая жизнь буржуазной литовской деревни в революционном развитии.
Особый облик ранних, еще не всегда художественно равноценных рассказов Ю. Балтушиса создавался, думается, своего рода сплавом демократической художественной традиции и их активным, наступательным характером, сплавом, характерным для литературы, нащупывавшей в эти годы пути к социалистическому реализму. Жизнь своих героев он изображал с теми тонко подмеченными особенностями быта, какой был характерен для фашиствующего режима небольшой страны, где откровенно циничная власть хозяев и бесправие обездоленных низов приобретают как бы крайние формы и где настроения социального протеста низов нарастают с каждым днем. Рассказы Балтушиса дышали гневом и непримиримостью. В начинающем авторе обнаружились задатки незаурядного новеллиста. Это чувствовалось и в умении владеть родной речью так, чтобы малыми средствами добиться большого эмоционального эффекта.
Русский читатель вряд ли знаком с ранними рассказами Балтушиса, и потому я беру на себя смелость более подробно остановиться на одном из них. Самом коротком. Название в буквальном переводе прозвучит так: «Я уже не пастушка» (1933). Однако в русском языке слово пастушка, как и пастушок, приобрело даже не столько ласкательный, сколько оперно-пасторальный оттенок, «пастушки и пастушки» — это что-то сугубо театральное: «Мой миленький дружок, любезный пастушок!» Пастушка в буржуазной Литве — это ребенок, подвергнутый самой жестокой и беспощадной эксплуатации. Нет более жестокой участи, чем эта самая низшая ступень батрачества. Вспомните, какова жизнь Ализаса, Аквили, самого героя прочитанного вами романа.
Героиня раннего рассказа «Я уже не пастушка» отнюдь не Аквиля с ее гордым, самостоятельным характером. Это несчастная, забитая девочка, вконец измученная непосильной работой, низведенная до положения рабыни. Но у нее есть своя мечта. Как о величайшем счастье, как об освобождении, мечтает она о том дне, когда наконец подрастет и станет не пастушкой, а… батрачкой. Ей не пришлось дожить до «светлого» дня. Лишь в предсмертном бреду ей кажется, что желанная мечта осуществилась, и она умирает со словами: «Я уже не пастушка!» Прозаический пересказ не может передать той силы, с которой писатель выразил трагизм существования своей маленькой героини. Могу только сказать, что автор вовсе не сентиментален, мечта девочки о счастье столь трагична в самой сути своей, образ написан так разгневанно, что не жалкое сочувствие, а жажду возмездия, отмщения за поруганную судьбу ребенка пробуждает в сердце этот рассказ.
