Мы слезли с дерева и медленно пошли к дому, ни слова не говоря друг другу.
Я неделю пожила с матерью, а потом вернулась к Афзалу. Я снова думала о самоубийстве. Но пока оставался шанс вернуться в Шотландию, я решила сосредоточить свои мысли на этом, пусть даже мне пришлось бы несколько месяцев ходить как зомби. Я делала, что было велено, садилась, куда указывали, и ходила, куда посылали.
Если не считать ночей, когда Афзал мучил меня, он обращался со мной гораздо лучше, чем когда-либо мать. Он не позволял мне заниматься работой по дому, заботился о том, чтобы мне всегда хватало еды, и каждый день спрашивал, не нужно ли мне чего-нибудь. Дарил множество прекрасных нарядов всех цветов радуги. Однако я по-прежнему чувствовала себя пленницей в его доме.
Мне нельзя было выходить за пределы селения, поэтому я большую часть времени проводила по соседству, в доме Фозии. Афзал, Хатиф, Акбар и муж Фозии уходили на работу вместе, а потом Фозия готовила нам и детям завтрак.
Ее жилище походило на дом, в котором я жила с Афзалом: в торце здания имелись маленькая кухня и ванная, а лестница вела наверх, к двум комнатам, которыми, как и кухней, почти не пользовались.
— Почему ты не пользуешься кухней? — спросила я однажды.
Мне было интересно, почему Фозия готовит во дворе, на открытом огне, когда в ее распоряжении есть кухня.
— Летом очень жарко готовить в доме, — ответила она. — Я пользуюсь кухней только зимой или когда идет дождь.
Голос Фозии прозвучал ласково и терпеливо, поэтому я решила задать еще несколько волновавших меня вопросов.
— А когда пойдет дождь? — Я пробыла здесь уже несколько месяцев, однако дождя не было ни разу.
— Думаю, его не будет еще несколько недель.
— Несколько недель?! — изумленно воскликнула я. — Как ты это определяешь?
— Из года в год все повторяется. Дождь не пойдет, пока погода не начнет меняться.
Я целыми днями болтала с Фозией, наблюдая, как она справляется со своими рутинными обязанностями. После завтрака дети шли в гости к кому-нибудь из двоюродных братьев и сестер и возвращались только к ужину.
Фозия подрабатывала пошивом одежды для местных жителей, и каждый день к нам заходил хотя бы один клиент. Мы некоторое время беседовали с гостем за чашечкой чая, а, уходя, он всегда оставлял Фозии большой кусок материи. Потом я наблюдала, как она в течение нескольких часов превращала ткань в шальвар-камиз. После этого наступало время готовить ужин, потому что вскоре все должны были возвратиться с работы. Через день в дом приходила девочка, которая убирала в кухне и ванной и подметала в остальных комнатах и во дворе. Выглядела она как оборванка, и она все время, пока подметала, поглядывала на меня, сохраняя при этом абсолютно непроницаемое выражение лица.
— Ты здесь для того, чтобы подметать, а не глазеть, — сделала ей однажды замечание Фозия, перехватив взгляд девочки.
Та быстро отвернулась и с еще большим рвением принялась махать веником. Мне стало жаль ее. В конце концов, я знала, каково это — работать и не слышать ни слова одобрения. Поэтому я пошла в ванную, а когда вышла, сказала:
— Ты отлично вымыла ванную. Она вся сияет, — и дружелюбно улыбнулась девочке.
Та перестала подметать и подняла на меня взгляд.
— А?
— Ванная, ты отлично потрудилась.
Лицо девочки расцвело в улыбке, и она поклонилась мне. Я поняла, что ее еще никто не хвалил. С тех пор она улыбалась, подметая пол, а я хвалила ее при каждом удобном случае.
— Знаешь, я плачу ей за уборку, — сказала однажды Фозия.
— Знаю, только мои слова для нее бесценны.
Месяц спустя меня отвезли погостить к матери, и та первым делом спросила:
— У тебя была менструация в этом месяце?
Я с несчастным видом кивнула, зная, что мать хотела услышать другой ответ и что возвращение в Шотландию опять откладывается. Меня снова забрали в дом Афзала.
Пару недель спустя кто-то сказал мне, что через три недели мать возвращается в Шотландию. У меня все внутри оборвалось. Я решила, что в тот день, когда она уедет, оставив меня здесь, я убью себя. Я не смогу здесь быть одна. Возможно, матери и нет до меня дела, однако она была единственным связующим звеном между мной и Шотландией. Если ее здесь не будет, у меня не останется надежды — если она бросит меня здесь, я вряд ли уже вернусь домой.
