В самом доме я помню только столовую, где мы ели, кухню, большую гостиную, где мы смотрели телевизор, и свою спальню. В кухне я помогала печь пирожные, а потом сидела за длинным кухонным столом и, вооружившись ложкой, выскребала из миски остатки крема. Однако следовало быть аккуратной, чтобы не испачкаться, и я всегда в кухне надевала фартук. Все фартуки висели на крючках возле двери; мой был голубого цвета.
В моей спальне стояло три одноместных кровати, а стены были украшены постерами с Дэвидом Кэссиди и группой «Бей-Сити Роллерс». Моим любимым был певец Лес Мак-Кеон. Возле моей кровати стоял комод, на котором я хранила все свои сокровища: Синди, маленького фарфорового дельфина, которого я купила в магазине в Риле (сувенир на память о поездке к морю), книгу, на время взятую из игровой комнаты, и сосновые шишки, собранные в соседнем лесу. Если моя голова лежала на подушке и занавески были слегка раздвинуты, можно было любоваться всеми этими предметами, пока сон мягко и незаметно не набрасывал на меня свои сети.
На другой кровати спала Аманда. Она жила в детском доме, сколько я себя помню там, хотя и была на шесть месяцев младше меня. Мы с Амандой были неразлучны и все делали вместе, как и полагается лучшим подругам. В школе[1] мы учились в одном классе, а когда приходили в игровую комнату, что в конце коридора, и двое мальчишек из соседней комнаты пытались стащить наши игрушки, мы защищали друг друга. О проказах мальчишек узнавали, но те спорили с воспитателями и говорили им грубые слова; в виде наказания их лишали возможности смотреть субботним утром телевизор.
Мы обожали огромный сад, что был разбит за домом, и при первом удобном случае бегали туда играть. Даже зимой, когда нам с Амандой требовалась посторонняя помощь, чтобы натягивать — а потом стягивать — резиновые сапоги, нам больше всего хотелось гулять именно там. Мы катались на горках, качелях, валялись на траве, прятались в кустах, забирали наших кукол в потайные уголки, чтобы поиграть там с ними в полуденные часы. Летом нам вообще не хотелось возвращаться в дом.
По будням я надевала в школу юбку до колен и кардиган с маленькими красными пуговицами. Когда я была совсем ребенком, тетушке Пегги приходилось застегивать мне эти пуговки. Теперь я понимаю, что то был всего лишь небольшой детский сад и площадка для игр была крошечной, но мне они казались целым миром.
Каждое утро в половине восьмого нас будила тетушка Пегги. Мы умывались, одевались — к тому времени я уже сама с этим справлялась — и спускались завтракать. В столовой каждого уже ждала тарелка для каши, блюдце для бутербродов и маленький стаканчик для сока. Аманда не умела определять время, но я научилась это делать и очень гордилась, что могу сказать подруге — если мы просыпались немного раньше, — когда нас придет будить тетушка Пегги.
В школе меня дразнили, потому что я заикалась. Пришлось научиться говорить медленнее, чтобы мозг заранее успевал обдумать все слова, которые я собиралась произнести. Тетушка Пегги любила смешить меня, говоря, что мой мозг бежит впереди меня, и я хихикала, представляя картину, как мой мозг бежит по дорожке. Со временем после долгих тренировок, когда я научилась делать вдох в нужный момент или петь трудные звуки, мне удалось взять заикание под контроль, а потом этот недостаток и вовсе перестал меня беспокоить.
Возникла новая проблема: мои ступни. Я родилась с дефектом, который следовало исправить, и лет в двенадцать мне делали несколько операций на ступнях. Я очень смутно помню это, но в карточке все четко написано: «Все еще ходит, довольно широко расставляя ноги… при необходимости [Сэм понадобится наложить] пластиковые шины. Ее ноги расходятся в стороны от лодыжек».
Поскольку я была немного старше Аманды, мне разрешали чуть позже ложиться спать. Хотя я почти засыпала, досматривая по телевизору «Перекрестки», лежа на канапе, я протестовала, если кто-то пытался отправить меня в постель. А когда поднималась в нашу спальню, то научилась не будить Аманду, тихонько закрывая дверь — поворачивая ручку так, как мне показывала тетушка Пегги, чтобы замок не гремел.
