Но как бы там ни было, К. решил поехать теперь; в последнее время он, помимо прочих малоприятных вещей, обнаружил у себя какое-то слабодушие, какое-то почти неудержимое стремление потакать всем своим желаниям, — ну, что ж, по крайней мере в данном случае этот недостаток послужит благой цели.
Он подошел к окну, чтобы немного собраться с мыслями, потом сразу же приказал унести еду и отправил посыльного к фрау Грубах, чтобы тот сообщил о его отъезде и принес его саквояж, в который фрау Грубах должна была уложить то, что сочтет нужным; затем он дал господину Дерзье ряд деловых поручений на время своего отсутствия (в этот раз почти не рассердившись на уже ставшую привычной невежливую манеру господина Дерзье выслушивать поручения глядя в сторону, так, словно он и сам прекрасно знает, что он должен делать, и эту дачу поручений рассматривает только как церемонию) и, наконец, отправился к директору. Когда он попросил директора предоставить ему двухдневный отпуск, поскольку ему нужно съездить к матери, тот, естественно, спросил, не заболела ли мать К.
— Нет, — сказал К. без каких-либо дальнейших разъяснений.
Он стоял посреди кабинета, заложив руки за спину, и напряженно размышлял, наморщив лоб. Не слишком ли он поторопился с этими приготовлениями к отъезду? Не лучше ли было бы ему остаться здесь? Зачем он туда едет? Или он хочет поехать туда просто из сентиментальности? И из-за этой сентиментальности, может быть, упустит здесь что-то важное, какую-то возможность вмешаться, которая может представиться в любой день и в любой час, особенно теперь, когда процесс, похоже, уже неделями не движется и почти ничего определенного о нем не слышно? И не испугает ли он к тому же старую женщину, чего он, естественно, не желает, но что очень легко может произойти помимо его желания, поскольку сейчас многое происходит помимо его желания, а мать его вовсе не зовет? Раньше в письмах кузена регулярно повторялись настойчивые приглашения матери, а теперь — нет, и уже давно. То есть он ехал туда не ради матери, это было ясно. Но если он ехал туда ради каких-то собственных надежд, то тогда он полный дурак, и окончательное отчаяние будет ему там наградой за его глупость. Однако все эти сомнения были словно бы не его собственные, их словно бы пытались внушить ему какие-то посторонние люди, и, буквально очнувшись, он остался при своем решении ехать. Директор, который в это время случайно или, что было более вероятно, из особой деликатности по отношению к К. отвлекся, склонившись над газетой, теперь тоже поднял глаза, встал, подал К. руку и, не задавая более никаких вопросов, пожелал ему удачной поездки.
Затем К. еще подождал посыльного, расхаживая вдоль и поперек по кабинету, отделался от заместителя директора, почти ничего ему не отвечая, когда тот несколько раз заходил осведомляться о причине отъезда К., и, получив, наконец, свой саквояж, сразу же поспешил вниз к заранее вызванному экипажу. В последний момент, когда К. уже сбегал с лестницы, наверху появился клерк Покатульрих с недописанным письмом в руке, по поводу которого он, очевидно, хотел получить от К. какие-то указания. К. на ходу отмахнулся от него, но этот туго соображавший большеголовый блондинчик неверно истолковал жест К. и опасными для жизни прыжками помчался, взмахивая своим листком, вдогонку за К. Последний был настолько этим раздосадован, что когда Покатульрих уже на ступенях крыльца догнал его, К. отнял у него письмо и разорвал в клочки. Оглянувшись уже из пролетки, К. увидел, что Покатульрих, по-видимому, все еще не осознававший своей ошибки, стоял на том же месте и смотрел вслед отъезжающему экипажу, а рядом с ним швейцар натягивал, низко надвигая на лоб, фуражку. Это означало, что К. все еще был одним из высших чиновников банка, и если бы он захотел это отрицать, швейцар бы его опроверг. А мать, несмотря на все возражения, считала его даже директором банка, причем уже не один год. В ее глазах он не мог упасть, как бы много он ни потерял во мнении прочих. Быть может, это было хорошим предзнаменованием — как раз перед своим отбытием убедиться в том, что он все еще чиновник, который имеет связи даже с судом, и может отнять и без всяких объяснений разорвать письмо, и руки у него после этого не отсохнут.
