— Да-да, конечно, — сказал художник так, словно К. без необходимости прервал ход его мыслей. — Но вы все-таки невиновны?
— Ну да, — сказал К.
— Это главное, — сказал художник.
Контраргументы не могли на него повлиять, однако, несмотря на такую его твердость, было не ясно, от убежденности он так говорит или от равнодушия. К. прежде всего хотел выяснить это, поэтому он сказал:
— Конечно же, вы знаете этот суд куда лучше, чем я, — я знаю не намного больше того, что я о нем слышал, — правда, от совершенно разных людей. Но все они сходятся в том, что легкомысленных обвинений там не выдвигают и что суд, раз уж он выдвинул обвинение, твердо убежден в виновности обвиняемого, и очень трудно заставить его отказаться от этого убеждения.
— Трудно? — вопросил художник и вскинул одну руку вверх. — Суд никогда от этого не откажется. Если я вот тут напишу всех судей в ряд на одном холсте и вы станете защищаться перед этим холстом, то вы добьетесь большего успеха, чем перед их настоящим судом.
«Да», — сказал про себя К. и забыл, что хотел только прощупать художника.
Девочка за дверью снова принялась канючить:
— Титорелли, ну скоро он уйдет отсюда?
— Замолчите! — крикнул художник в сторону двери. — Вы что, не видите, что мы с господином разговариваем?
Но девочка, не удовлетворившись этим ответом, спросила:
— У тебя будет с ним сеанс? — и, поскольку художник ничего не ответил, прибавила: — Пожалуйста, не делай с ним сеанс, он такой урод.
Несколько одобрительных восклицаний, последовавших за этими словами, разобрать было трудно, поскольку они прозвучали одновременно. Художник подскочил к двери, чуть приоткрыл ее — было видно, как к этой щели протянулись умоляюще сложенные руки девочек — и сказал:
— Если вы не замолчите, я вас всех спущу с лестницы. Сядьте тут на ступеньках, и чтобы вас не было слышно!
По-видимому, они не сразу подчинились, потому что ему пришлось скомандовать еще раз:
— Вниз, на ступени!
Только после этого стало тихо.
— Извините, — сказал художник, вновь возвращаясь к К.
К. почти не повернул головы в сторону этой двери, полностью предоставив художнику решать, будет ли тот его защищать, и если да, то как именно. Почти не шелохнулся он и сейчас, когда художник склонился к нему и прошептал ему на ухо, чтобы не услышали за дверью:
— И эти девчонки тоже имеют отношение к суду.
— Как? — переспросил К., отклонил голову и посмотрел на художника.
Но тот снова уселся на свой стул и полушутя-полусерьезно сказал:
— Ведь все имеет отношение к суду.
— Этого я пока еще не заметил, — коротко сказал К.; широкое обобщение художника лишило его предшествующие слова о девочках их тревожного смысла.
Тем не менее К. некоторое время смотрел на дверь, за которой эти девочки тихо сидели теперь на ступеньках. Впрочем, одна из них просунула в щель между досками соломинку и медленно водила ею вверх и вниз.
— Вы, похоже, еще не составили себе общего представления об этом суде, — сказал художник; он сидел, широко расставив ноги, и постукивал пятками по полу. — Но поскольку вы невиновны, оно вам и не потребуется. Я и один вас вытащу.
— Как вы это сделаете? — спросил К. — Вы же сами только что сказали, что на этот суд никакие доводы не действуют.
— Не действуют только такие доводы, которые приводятся на суде, — сказал художник и поднял вверх указательный палец, как бы показывая этим, что К. не уловил тонкого различия. — Но совсем иначе обстоит в этом смысле с теми попытками, которые предпринимаются за рамками официальной судебной процедуры, то есть в совещательной комнате, в кулуарах или, к примеру, здесь, в этом ателье.
То, что художник сейчас говорил, казалось не столь уж неправдоподобным, более того, это в значительной мере совпадало с тем, что К. слышал от других людей. Да, это звучало даже очень обнадеживающе. В самом деле, если посредством личных отношений можно так легко управлять судьями, как это изображал адвокат, то тогда отношения художника с этими тщеславными судьями были особенно важны, и уж во всяком случае их никоим образом нельзя было недооценивать. Тогда этот художник очень хорошо впишется в штат помощников, который К. постепенно набирал себе. Когда-то он славился в банке своим организаторским талантом, и вот теперь, когда он должен был рассчитывать только на самого себя, представлялась хорошая возможность испытать этот талант в самом предельном случае. Художник некоторое время наблюдал за тем эффектом, который произвело его объяснение на К., и затем с некоторой озабоченностью сказал:
