— Итак, — сказал следователь, полистал свою тетрадь и обратился к К. в тоне утверждения: — Вы — маляр?
— Отнюдь, — сказал К., — я первый прокурист в крупном банке.
На этот ответ правая партия отозвалась снизу таким заразительным смехом, что невольно засмеялся и К. Люди упирались руками в колени и сотрясались, как от тяжелых приступов кашля. Даже на галерее кое-кто смеялся. Совершенно взбешенный, следователь, который, по-видимому, был бессилен против людей внизу, постарался отыграться на верхних; он вскочил, яростно грозя галерее, и его обычно малозаметные брови большими черными кустами нависли у него над глазами.
Но левая половина зала по-прежнему молчала, люди там стояли рядами, обратив лица к подиуму, и воспринимали слова, которыми обменивались наверху, так же спокойно, как и шум с другой стороны; они терпели даже то, что некоторые в их рядах время от времени подавали голос вместе с другой партией. Люди из этой, левой партии, менее, кстати, многочисленной, в сущности могли точно так же ничего не значить, как и люди из другой, правой, но, благодаря своему спокойному поведению, они казались значительнее. И, начав теперь говорить, К. был убежден, что говорит в их духе.
— Ваш вопрос, господин следователь, не являюсь ли я маляром, — более того, вы даже не спрашивали, вы мне прямо это заявили, — весьма показателен для всего характера того дела, которое ведется в отношении меня. Вы можете возразить, что это вообще не дело, и будете совершенно правы, ибо это дело только в том случае является настоящим делом, если я признаю его таковым. Так вот, настоящим я на данный момент его признаю — в какой-то мере из сочувствия. К нему нельзя относиться иначе как с сочувствием, если на него вообще следует обращать внимание. Я не говорю, что вы занимаетесь нечистым делом, но я хотел бы предложить вам самому признать это с полным самообладанием.
К. сделал паузу и посмотрел сверху вниз в зал. Он выразился энергично — энергичнее, чем хотел, — но ведь это было справедливо. Пожалуй, он заслужил аплодисменты с той или этой стороны, однако было тихо, все с явным напряжением ждали того, что за этим последует; быть может, в этой тишине вызревал взрыв, который положит конец всему. Дверь, открывшаяся в этот момент в конце зала, стала помехой; молодая прачка, видимо, окончившая свою работу, вошла в зал и, несмотря на все принятые ею меры предосторожности, обратила на себя некоторое количество взглядов. Кажется, только следователь откровенно порадовал К., немедленно обидевшись прозвучавшими словами. Кроме того, он, член суда, слушая, все еще стоял, поскольку обращение К. застигло его в тот момент, когда он вскочил на страх галерее. Теперь, в паузе, он постепенно опускался, так, словно хотел, чтобы это было незаметно. Возможно, для того, чтобы успокоить возбуждение, он снова взял свою тетрадочку.
— Это не поможет, — продолжал К., — даже ваша тетрадочка, господин следователь, подтверждает то, что я говорю.
Удовлетворенный тем, что в этом незнакомом собрании звучат только его спокойные слова, К. осмелел настолько, что, не долго думая, выхватил у следователя его тетрадку и, словно брезгуя, высоко поднял ее кончиками пальцев за внутренний лист, так что на обе стороны свесились сплошь исписанные, заляпанные листы с пожелтевшими краями.
— Вот так выглядят акты этого следователя, — сказал он и разжал пальцы; тетрадь шлепнулась на стол. — Можете спокойно читать дальше, господин следователь, такой юридической прописи я уж никак не боюсь, хотя она для меня и недоступна, поскольку я брал ее исключительно двумя пальцами — показать, а в руки взять бы не решился.
То, что следователь схватил свою тетрадочку, когда она упала на стол, постарался как-то привести ее в порядок и собирался снова ее читать, могло быть только свидетельством его глубокого унижения или, по крайней мере, должно было производить такое впечатление.
Взгляды людей первого ряда так напряженно были устремлены на К., что и он некоторое время смотрел на них сверху вниз. Это были сплошь пожилые люди, некоторые — с седыми бородами. Может быть, они и были теми, кто решал, кто мог повлиять на всех собравшихся, замерших с того самого момента, как заговорил К., в полной неподвижности, из которой их не могло вывести даже это унижение следователя?
