— А почему меня не пустят играть у пруда? — нахмурился Кроха.
— Они не знают, что ты хочешь там играть.
— Так я им скажу! — Кроха задрал голову. — Эй, вы! — закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. — Эй! Я хочу играть у пруда!
Сирина засмеялась.
— Тише, Кроха. Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по-нашему.
— А может, мы бы с ними поиграли, — задумчиво сказал малыш.
— Да, — вздохнула Сирина, — может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они… нехорошие.
— А как узнать, если стенка?
— Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, — сказала Сирина.
Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде.
— Может, они плохие, — сказал он наконец. — Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку… бо-оль-шую клетку! — Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. — По-твоему, у них хвосты?
— Хвосты? — засмеялась Сирина. — С чего ты взял?
— Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост… длинный, мохнатый и чтоб загибался!
И Кроха усердно завертел попкой.
— Зачем тебе хвост?
— Очень удобно, — с важностью сказал Кроха. — Лазать по деревьям… и закрывать шею, когда холодно!
Они спустились к подножью холма.
— Почему здесь нет других детей? — спросил Кроха. — Мне не с кем играть.
— Ну, это трудно объяснить, — начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.
— А ты не ясняй. Просто скажи.
— Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.
Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.
— А-а, — задумчиво протянул Кроха. — Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?
— Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.
Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.
— Никого не видно, — сказал он, разочарованный.
И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.
— Мамочка!
— Что, Кроха?
— Это стена, чтобы их не выпускать, да?
— Да, — сказала Сирина.
— А, по-моему, не так, — сказал Кроха. — По-моему, это она меня не впускает.
Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.
Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратись, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла.
Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.
— Бреюсь, как папа, — бормотал он. — Бреюсь, бреюсь, бреюсь. — Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. — А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь…
Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.
— Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, — напоследок всхлипнул Кроха. — Правда, мамочка?
