- Почему вы не хотите смотреть мне в глаза? - стирая улыбку, тихо спросил Игорь.
Булгарин надменно вскинул голову, всем своим видом показывая, что его полная воля поступать так; как он хочет.
- Чего же вы боитесь, Фаддей Бенедиктович, если за вами правда, закон и бог? Кстати, вам не кажется странным, что и в ваше время хороший поступок, не нуждался ни в оправдании, ни в самооправдании, тогда как дурной требовал и того и другого? Вы приняли наш суд уже тем, что оправдывались.
- Софистика! - Булгарин презрительно пожал плечами. - Истину я хотел утвердить - и только. А что вините меня в оправданиях, то должно вам знать, что чаще злодей в чужих глазах предстает невинным, чем наоборот. Или вам сие неизвестно? Неизвестно, как вижу.
- Тогда просветите, Фаддей Бенедиктович. Верно ли мы вас поняли, что в глазах людей и перед законом невинный может оказаться злодеем, а злодей невинным?
- Так, тысячу раз так!
- Но в таком случае благоволение к вам законов, на которое вы так упирали, ни о чем не говорит.
Булгарин смешался, но только на миг.
- Но не доказывает и обратного! - воскликнул он с жаром. - Толковать можно так, можно этак, одна философия, разве я что-нибудь утверждал? Одну истину, только истину!
- Какую из трех, Фаддей Бенедиктович? Сначала вы представили себя борцом за идею, но это не оказалось истиной. Затем вы обвинили во всем, что заставляло вас поступать так, а не иначе, неумолимое давление обстоятельств. Но и в этом, как выяснилось, мало истины. Наконец, третья и, надеюсь, последняя ваша истина: поступал с благословения всех законов, значит, моя жизнь - пример гражданской добродетели.
- И даже ваш всезнающий, но предвзятый якобы потомков суд того не опроверг! Потому что истина...
"Считалось: не пойман - не вор, - устало подумал Поспелов. - А тут и пойман, и уличен, а не вор... Одна, кажется, только одна осталась возможность, я ее теперь вижу, но видят ли ее ребята?" Ему хотелось уткнуть голову во что-нибудь мягкое и прохладное - таким вымотанным он себя чувствовал. А Булгарин - тот ничего, был свеж... "Только не сорвись, Игоречек, только не сорвись!" - молил в душе Поспелов.
- Коли ваши поступки, Фаддей Бенедиктович, вполне соответствовали человеческим законам и нормам, поощрялись ими, то вам нечего было скрывать. Почему же тогда вы таили от всех свою службу в Третьем отделении?
Как и следовало ожидать, ответом была снисходительная усмешка.
- Высшие государственные интересы, да будет вам известно, требуют от такого рода службы немалой секретности.
- Эту вашу работу общество считало нравственной или только мирилось с нею как с неизбежным злом?
- Противу такой службы мог говорить лишь смутьян!
- Следовательно, ваш донос, к примеру, на Тургенева, из-за которого тот угодил в тюрьму, был морален. Тургенев же, написав неугодную статью, поступил аморально.
- Как закон судит, так оно и есть.
- А если закон в одних случаях карает, а в других поощряет преступника, то какова цена такому закону?
- Сие уже казуистика, в которой, благодарение богу, я не силен.
- Будто? Как часто вы брали взятки?
- Я?! Взятки?!
- Вы. Взятки.
- Поклеп, ложные слу...
- Полно, Фаддей Бенедиктович! До сих пор не хотите верить, что нам о вас все известно?
- То одна видимость взяток! Благодарственные подношения, дружеские подарки.
- Врете. Показать, где, когда, с кого вы брали взятки за те или иные публикации в своей газете? Назвать имена этих фабрикантов, книготорговцев, актеров? Тому же Третьему отделению все это, кстати, было хорошо известно.
- Господи, да кто же у нас не берет взяток?! Обычай, можно сказать, такой. Все берут, и с меня брали, тут вывода никакого делать нельзя. Тут взвесить надо проступок, соотнести с заслугами...
- Иначе говоря, дело не в поступке, а в его оценке. Тургенев разгневал власть - и он преступник. Вы же, доносчик и взяточник, - примерный патриот. Нет, оказывается, закона, есть благорасположенность свыше.
- Как во все времена, как во все времена!
- Судите о прошлых временах, но не трогайте будущие, вы о них ничего не знаете.
- Истинно говорите! Как зимой невозможно без шубы, так в мое время нельзя без нравственных отступлений.