- А обратная связь?
- Отключена. Не видит он теперь нас и не слышит - эмоционируй как хочешь!
Поспелов вжался в тень, ибо ребята тут же повскакали с мест. Всех прорвало. Всем не терпелось высказаться, все спешили высказаться и кричали наперебой, как только возможно в их возрасте.
- Вот тип!!! С таким слизняком возиться - потом год тошнить будет...
- Игорь, чего ты: "Пушкин да Пушкин!" Надо по всему спектру, исподволь, а ты - бац!.. Я тебе медитировал, медитировал...
- Нет, ты представь, каково было Пушкину! Вот только он написал "Пророка", в уме еще не остыли строчки "И внял я неба содроганье...", а в редакции к нему с улыбочкой Булгарин, и надо раскланиваться с этим доносчиком, руку жать...
- Раскланивался он с ним, как же! Он в письмах его "сволочью нашей литературы" называл...
- То в письмах! А в жизни от него куда денешься...
- ...Ленка, ты заметила, какие у Булгарина стали глаза? Печальные-печальные...
- А я что говорила! Жизнь у него была собачья, может, не так он и виноват...
- Кто не виноват?!. Булгарин?!
- Ну о чем вы... Надо разобраться, выяснить...
- Нет, вы слышали?! Она ему сочувствует!!!
- Почему бы и нет? Надо по справедливости.
- А он к кому-нибудь был справедлив?
- Так это же он! Уподобиться хочешь?
- Что, что ты сказала? Повтори!
- Ничего я не сказала, только булгарины и позже были. Гораздо позже, а раз так...
- Увидите, каяться он сейчас будет. Возразить-то нечего. Даже скуч...
- Тихо! - Игорь предостерегающе вскинул руку. - Приходит в себя. По местам, живо! Петя, готовь связь, а вы думайте, прежде чем советовать...
Все тотчас смолкло. Будто и не было суматохи, крика, задиристой перепалки, привычка к самодисциплине мигом взяла свое. Свободно и непринужденно, в то же время подтянуто и достойно в зале сидели... Судьи? Нет. Но и не зрители. И уж, пожалуй, не дети. Исследователи. У всех в ушах снова очутились медитационные фоноклипы, которые позволяли Игорю улавливать мысленные советы, отбирать лучшие, так что мышление становилось коллективным, хотя разговор вел только один. Поспелов невольно залюбовался знакомыми лицами, на которых сейчас так ясно отражалась сосредоточенная работа ума и чувств. Вмешиваться не имело смысла. Какой бы ни была поставленная цель, ребята подготовились серьезно, с той ответственностью и внутренней свободой, без которой не может быть гражданина.
Веки Булгарина меж тем затрепетали. Он исподтишка кинул быстрый, опасливый взгляд. Помертвел на мгновение. Вялая рука сотворила крестное знамение. Лицо его как-то внезапно успокоилось, он тяжело поднялся, старчески прошаркал вперед и выпрямился с кротким достоинством.
- Сидите, если вам трудно, - поспешно сказал Игорь.
- Не слабостью угнетен, - тихо прошелестело над залом. Губы Булгарина горестно дрогнули. - Тем сражен и повержен, что и тут настигла меня клевета...
- Вы хотите сказать, что никогда не писали доносов на Пушкина?
- То не доносы... То крик совести, то служба подданного, ради которой страдал и страдаю. Никем, никем не понят! - Голос Булгарина надрывно возвысился, руки широко и моляще простерлись к залу. - "Тебе, всеблагий, открыты истинные порывы моей души, суди справедливо!
Голос упал и сник. Поспелова точно обдало холодом, ибо теперь, после этих слов, ему с пугающей ясностью открылось то, о чем он уже смутно догадывался, но от чего, протестуя, убегал его смятенный ум. Ведь это же... Чем или кем должны были представиться Булгарину вот эти самые подростки?! Адским наваждением? Галлюцинацией? Самим судом божьим?!
В любое из этих допущений Булгарину, конечно, было поверить легче, чем в истину. Неважно, что никакого подлинного Булгарина здесь не было. Этот воссозданный голографией и компьютерной техникой призрак вел и чувствовал себя так, как в этих обстоятельствах мог себя вести и чувствовать живой Фаддей Бенедиктович. Несомненно, ребята успели ему внушить (или даже заранее вложили в него это знание), что с ним говорят потомки. Но психика, пусть всего лишь психика модели, руководствуется представлениями своей эпохи. Значит, фантом мог думать...
