Слова (пытаясь напеть).
Темно нет ни мольбы
Ни подаяния ни слов
Ни смысла ни нужды…
Пауза.
Музыка. Более уверенное предложение мотива.
Слова (пытаясь напеть).
Сквозь мразь
По тропке вниз
Туда где различимо
Колодца устье.
Пауза.
Музыка. Приглашает Слова, начиная тему заново, пауза, вновь приглашает Слова и, наконец, негромко аккомпанирует.
Слова (пытаясь напеть, тихим голосом).
Потом вниз по тропинке
Через мусор
Туда где всё
Темно нет ни мольбы
Ни подаяния ни слов
Ни смысла ни нужды
Сквозь мразь
По тропке вниз
Туда где различимо
Колодца устье.
(Пауза. Потрясенно.) Милорд! (Звук выроненной палицы. Как ранее.) Милорд! (Шарканье домашних туфель, с перерывами. Шаги замирают в отдалении. Долгая пауза.) Боб. (Пауза.) Боб!
Музыка. Короткая отповедь.
Слова. Музыку. (С мольбой.) Музыку!
Пауза.
Музыка. Постукивание дирижерской палочки и тема с использованием предшествующих элементов — или только мотива «колодезного устья».
Пауза.
Слова. Снова. (Пауза. С мольбой.) Снова!
Музыка. Как ранее или с минимальными вариациями.
Пауза.
Слова. Глубокий вздох.
ЗАНАВЕС
Пьеса в одном акте
Перевод с английского М. Дадяна
В центре на авансцене, соприкасаясь, стоят три совершенно одинаковые серые урны (см. рис. 1) высотой примерно 1 ярд. Из каждой торчит голова, причем шея зажата горлышком урны. Головы принадлежат — слева направо, вид из зрительного зала — Ж2, М и Ж1. На протяжении пьесы взгляд всех троих устремлен прямо перед собой. Лица столь древние и неподвижные, что выглядят как часть урн. Но без масок.
Говорить их заставляет прожектор, направляемый строго на лица (см. рис. 2).
Перенос луча света с одного лица на другое происходит молниеносно, без затемнения. Затемнение, то есть возврат к почти полной первоначальной темноте, производится, только если это указано особо.
Реакция на свет мгновенна.
Лица безучастны в течение всей пьесы. Голоса лишены выражения, если не указано иное.
Темп быстрый с начала и до конца.
Когда поднимается занавес, сцена погружена в темноту. Урны едва различимы. Пять секунд.
Тусклые пятна света одновременно на трех лицах. Три секунды. Голоса слабые, почти неразборчивые.
Ж1, Ж2, М (вместе, см. указания в конце текста).
Ж1. Да, странно, тьма всего лучше, и чем темней, тем хуже, до темноты, тогда прекрасно, на время, но явится, наступит час, там эта штука, ты увидишь, изыди, слезь с меня, и все темно, все тихо, все кончено, все стерто.
Ж2. Да, может быть, исчезла тень, наверное, так скажет кто-то, бедняжка, исчезла тень, всего лишь тень, в той голове… (Слабый дикий смех.) …всего лишь тень, я сомневаюсь, я сомневаюсь, не взаправду, я в порядке, еще в порядке, стараюсь как могу, все что могу…
М. Да, мир, казалось, все вон, всю боль, всего как будто… и не было, но явится… (икает) …пардон, нет смысла в этом, ох я знаю… и все-таки, казалось, мир наступит… не просто все закончилось, но будто всего… и не было…
Прожекторы гаснут. Полное затемнение. Пять секунд.
Одновременно сильный свет прожектора на трех лицах. Три секунды.
Голоса звучат в нормальную силу.
Ж1, Ж2, М (вместе).
Ж1. Я сказала ему: «Брось ее»…
Ж2. Однажды утром, когда я сидела…
М. Вместе мы были недолго…
Прожекторы гаснут. Затемнение. Пять секунд.
Прожектор на Ж1.
Ж1. Я сказала ему: «Брось ее». Я поклялась всем святым…
Прожектор с Ж1 на Ж2.
Ж2. Однажды утром, когда я сидела и вышивала у открытого окна, она ворвалась в комнату и накинулась на меня. Оставь его, вопила она, он — мой. На снимках она смотрелась лучше. Увидав ее впервые — во плоти и в полный рост, — я поняла, почему он предпочитает меня.
Прожектор с Ж 2 на М.
М. Вместе мы были недолго, когда она почуяла неладное. Брось эту шлюху, сказала она, или я перережу себе горло… (икает) — пардон, помоги мне Бог. Я знал, что у нее нет доказательств. Так что я сказал ей, что не знаю, о чем она говорит.
Прожектор с М на Ж2.
Ж2. О ком ты? — сказала я, продолжая вышивать. — Кто-то из твоих? Оставить кого? Я слышу от него твой запах, вопила она, от него несет сукой.
Прожектор с Ж2 на Ж1.
Ж1. За ним много месяцев ходил первоклассный сыщик, я наняла его, но у меня не появилось и тени доказательств. Да и кроме того, слов нет, он был… неутомим, как и прежде. Это, а еще его ужас перед сугубо платонической штукой побуждали меня думать порой, а не обвиняю ли я его напрасно. Да.