— Какого черта ты все время прячешь сигареты? — Лиса вновь надела перчатку и, облокотившись на стол, не мигая, смотрела ему прямо в глаза. — Да, он купит мне нового аккомпаниатора, и, может, даже не одного. Да, я буду петь его многочисленным титулованным друзьям. И да, мне придется покинуть сцену.
Если бы хоть одна живая душа помогла ей понять, кому она сейчас все объясняла: Пианисту, себе или беззастенчиво подслушивающему их разговор еноту!
Он наклонился, упершись одним локтем в стол и, чуть сузив свои светлые глаза, проговорил так, будто втолковывает неразумной ученице:
— Изволь по порядку. Сигареты тебе довольно одной. Это во-первых. Во-вторых, согласись, тебе плевать на аккомпаниаторов, на его титулованных друзей и на него самого, если тебе придется оставить сцену. Иначе ты бы так долго не сомневалась. В-третьих, мысль о том, что уже завтра, если ты захочешь, тебе не придется ни от кого зависеть в этой жизни, кружит тебе голову. И перевешивает все прочие доводы. К тому же он красив. И он тебя обожает. И в-четвертых — ты обедать-то собираешься? Что тебе заказать?
Она усмехнулась. Ее всегда забавлял его менторский тон, который он порой позволял себе с ней. Подозвала официанта, попросила сбегать в табачный магазинчик. И мечтательно замурлыкала:
— Он красив, и он меня обожает. И если ты все про меня знаешь, зачем же ты спрашиваешь, что я буду?
— Хорошо, — засмеялся он. — Тогда вопрос: мы сегодня худеем, или не все так плохо? Прости, но этого я никогда не могу определить на глаз.
— Мы? — подхватила Лиса его смех. — Не думаю, что ты долго продержишься на одном латуке.
— Черт! — Пианист закрыл лицо ладонью и, подглядывая за ней из-под пальцев, проговорил: — Только не латук, дорогая. Этого ни один мужчина не выдержит, — убрал ладонь, подперев ею подбородок, и долгим уставшим взглядом стал изучать ее лицо, скрытое шляпкой. — Давай отметим твою помолвку цыпленком табака и хорошим вином? Полагаю, он не слишком одобряет твоих безродных и теперь уже почти безработных друзей?
— Ты же сам говорил, что хорошие аккомпаниаторы на дороге не валяются. А я дам тебе рекомендации, можешь не беспокоится. Позвоню некоторым знакомым… — она замолчала на мгновение и продолжила о другом: — Я бы с огромным удовольствием съела большую порцию жареного картофеля.
Подошел официант, она спешно открыла пачку и закурила. И вдруг подняла голову. Солнце осветило ее бледное лицо, высокий лоб, блестящие глаза в обрамлении густых темных ресниц. А губы ее оказались ярко-карминного цвета.
— Безродность вполне можно изменить. Среди твоих поклонниц имеются те, кто счел бы за радость поделиться своей родовитостью.
— Кто за чем гоняется, Лиса, — помрачнел Пианист и заказал все же картофель. И цыпленка. И вино.
Справедливости ради, она была совершенно права. Сколько они были знакомы? Лет пять? Зная друг о друге все, в жизни друг друга не лезли. Он наблюдал за ее романами. Она — за его. Оба забавлялись. Ни у одного не складывалось.
— Стало быть, закончились наши деньки? — спросил Пианист немного позже. Удивительное было лето. И удивительным был исход его. Странно, но конец ему теперь виделся во всем. И от этого что-то невозможное, тяжелое, мешало дышать.
— А если я попрошу его купить мне тебя?
— Глупо.
— Ну отчего же? Работы у тебя станет меньше, а жалованье возрастет, — рассмеялась она. — Неужели плохо?
Раз уж все заканчивается, то почему бы не повеселиться напоследок? И Лиса все делала сегодня сверх меры: курила, пила, забавлялась. Он смотрел на нее и понимал, зачем она курит, пьет и забавляется. Это было ужасно. Еще ужаснее — он знал, что такой ее и запомнит. Какое счастье, что будут и другие воспоминания!
— Не плохо. Глупо, — мягко ответил он.
— Ну что ж, если нет… — она резко отодвинула стул, порывисто вскочила, выдохнула: — Это к лучшему. Чтобы начать новое, нужно избавиться от старого, — и бросила уже спокойно: — Я отлучусь ненадолго.
Она ушла, и он несколько минут еще смотрел на закрывшуюся дверь в кафе. Он ужасно не любил этих душных помещений. И летом всегда оставался на улице. Собственно, летом и в квартире находиться не мог по той же причине. Если не было работы, мог днями бродить по улицам. И в голове его начинала раздаваться музыка. Он был очень хорошим аккомпаниатором и никудышным композитором. Так уж сложилось.
