Латыши ж, в массе своей, выказали неприязнь к сим "сговорам" и сразу же после Войны прусский флот задержал с десяток судов брата моего Уллманиса. Капитаны с командами сих пиратских судов без лишнего шума были немедля расстреляны и с тех пор о пиратах на Балтике ни слуху, ни духу...
Государь опасался обученных егерей "лютеранской милиции" (стрелявших в русских в дни "финской") и... Все начало Войны мои "сродники" и верные им войска просидели в Финляндии.
В Риге же остались лишь латыши, кои верили - "Бенкендорфы продались", да матушкины евреи...
Как говорили впоследствии, - "В известный миг стороны терпели друг друга лишь потому, что предводитель простых латышей и предводительница богатых евреев любили друг друга. Стоило одному из них умереть междуусобица не заставила себя долго ждать!"
Все это произошло на фоне чудовищных зверств Великой Войны.
Когда случилось Нашествие, всех не успевших удрать протестантов ждала ужаснейшая судьба. Та же самая, что и всех католиков - не успевших убраться в "не нашу" Литву осенью в дни "Дождевого Контрнаступления". Я никого не оправдываю. Обе стороны превзошли себя в массовых расправах с насилиями...
Однажды в Вене - на Венском Конгрессе, где мою сестру признали "военной преступницей", я спросил - как она дошла до жизни такой? Почему ее именем пугают детей - от Вильны до Кракова?
Мы сидели на травке под сияющим солнышком, под ногами у нас тек Дунай, щебетали какие-то птички. Война казалась кошмаром из страшного сна. Сестра сидела рядом со мной в форме полковника ее "волчиц" и грызла травинку. Длинную такую с метелкою на конце. Дашка, не вынимая сию метелочку изо рта, натянула потуже кожаную перчатку на левую руку:
- "Входишь в деревню. Всех под прицелы на площадь. Всем на глаза повязки. Говоришь по-хорошему, что первый, кто поправит ее, будет наказан.
Они - не верят. Ни разу не верят... Тогда первому, кто тронет ее вырезают глаза. Не сразу. Дают возможность порыдать, попросить пощады пока палач точит нож. Но потом - все равно вырезают. Один глаз. "Из милосердия".
Говорят: "Второй глаз не тронем, ибо слепые рабы не нужны". Потом дозволяют выбрать - какой глаз меньше нужен. Почему-то все соглашаются на вырезание левого.
Когда идут резать глаз и жертва видит сие и кричит, прочие - сие слышат и ужасаются. Ужас - на слух, - всегда страшнее, чем наяву. Они ужасаются и - уже в нашей Власти.
Мол, пришла новая Власть - строгая, но справедливая. Обещала "глаз вырезать", и вот - пожалуйста. Говорит "рабы", стало быть - сохранит жизнь. А чего еще желать пленным?
Им дают длинные палки и они идут группами "по десять голов". Совершенно не связанные, но - с повязками на глазах. Идут ровно столько, чтоб немного измучиться и тогда мы объявляем привал.
На привале всех по очереди ведут "до ветру". После "вырезания глаза" обреченные исполняют приказы беспрекословно - сами спускают штаны (иль подымают юбки) и "присаживаются" на край длинного рва.
В сей миг надо встать за спиной, зажать рот левой рукой (надеваешь перчатку, чтоб не укусили!), а правой - скальпелем быстро ведешь по горлу... А еще - успеть толкнуть труп коленкою в спину, чтоб дерьмо, лезущее из него, не вывалилось на сапог...
Они даже... Как овцы на бойне... Руки их сжимают штаны, или юбки, а хрипы заглушает бравая строевая..."
Сестра рассказывала сие так обыденно, будто резала колбасу. Я уж... на что видал виды, но и у меня пошел холодок по спине. Я, не веря ушам, спросил Дашку:
- "И сколько... Сколько так можно за раз?"
- "По-разному. Как пойдет... Голов шестьсот за солнечный день. Но сие уже в Польше - в 1813-ом. А осенью - рано темнело...
Да и опыт приобрелся со временем... Быстрей дело пошло.
Человек сто. Или - двести? Нет - ближе к ста в первые дни.
Да... Где-то - сто с небольшим. Вроде того".
Я сидел рядом с собственною сестрой, матерью нашей с ней девочки и на меня веяло холодом...
Я не понимал... Я не мог осознать то, что она мне рассказывала.
Я - солдат. Я понимаю Войну. Я иной раз против любого Устава сам вешал пленных. Иной раз я отдавал иных (в основном - поляков) партизанам с московскими ополченцами. Крики тех, кто стрелял наших у Кремлевской стены, по сей день будят порой меня по ночам.
