Через неделю один попал под телегу, а другой свалился в канал. Шешковский доказал, что оба -- убиты, но убийц не сыскал... С той поры мои академики больше по виршам... Жить-то всем хочется".
Бабушка вдруг озлобляется и сквозь зубы цедит:
- "Когда мы в России начнем делать паровики, искусственный порох, станки -- токарные, сверлильные, фрезерные, - друзья в Европе сон потеряют. А враги -- и подавно. А пока бессонница у меня..."
Бабушка закусывает губу и все ее годы вдруг сразу же проявляются на ее старом лице. Она морщится, будто от нестерпимой боли и как будто выплевывает:
- "Англия не продала мне патент на паровую машину. Пруссия отказалась продать токарный станок, да полученье резцов, фрез и сверел. А ведь это -кузены мои!
Хотят оставить меня в лаптях, да с дубиной... Вот такие у нас с тобой родственнички..."
Государыня в сердцах машет рукой, а потом манит к себе мою матушку и почти шепотом произносит:
- "А если все это у них попросит не Русская Императрица, но владетельница крохотной Латвии? С тем, чтоб восстать против грозной России? Я ведь неспроста тебе распиналась про значение Даугавы. Если в Риге вспыхнет мятеж, мы в Петербурге кладем зубы на полку.
Вообрази же, что в Риге действительно антирусский мятеж. Объявляется Герцогство, скажем, Латвийское со своим флагом, гербом и всем прочим. Но, Герцогство сие продолжает платить налоги в казну. Пусть в меньшем размере. России не выгодно на него нападать -- любая война ударит русский карман.
Герцогству ж невыгодно совсем отделяться -- оно слишком мало и слабо, чтоб тягаться с русским медведем. Но оно просит союзников помочь ему с производством. Нарастить хоть какие-то мускулы..."
Бабушка на миг прерывается, берет со стола чашечку кофе, с наслаждением ее выпивает, а потом говорить, будто -- невидимым слушателям:
- "Вообрази же, что Герцогство это становится чем-то навроде Бельгии для французов. Низкие налоги, свобода для банков, относительная свобода простому народу... Бельгия сейчас приносит галльской казне больше прибыли, чем сама французская экономика. И при этом Франции выгодно оставлять ее независимой.
Вместе с тем, Бельгия оберегается французским оружием против Англии и Голландии. И в то же время - голландской помощью против Франции. Латвия тоже могла б сосать двух коров..."
Матушка хочет что-то сказать, затем по иезуитской привычке невольно поднимает руку (будто бы отвечать) и прерывает:
- "Но как обеспечить лояльность будущей Латвии?"
Бабушка лукаво грозит племяннице пальцем и та, чуя что гнев сменился на миилость, пытается приласкаться в ответ. Государыня же прижимая к груди родную племяшку, воркует:
- "Так же, как Бельгии -- Франции. В Бельгии правит династия Маргариты Анжуйской -- племянницы французского короля. За все эти годы бельгийцы (будучи страшно свободными!) ни разу не предали французской короны. Правда, при этом во всех своих бедах они винят именно Францию...
Так что мне остается найти лишь племянницу, которая могла бы мне доказать, что дети ее останутся верны -- внукам моим. А дальше - пусть ругают Россию на чем свет стоит".
- "Как же сие доказать?"
Бабушка вместо ответа отодвигает тарелки с завтраком и разворачивает прибитую одним краем к столу подробную карту Прибалтики. У матушки с изумлением приподымается бровь, но... Может у тетки желание -- лучше узнать нашу страну?! Государыня же ногтем чертит на карте кружок:
- "Есть в городе Дерпте старый Университет. Заложен аж шведами. Я была там. По шведским обычаям это -- почти неприступная крепость. Есть у меня былая подруга -- княгиня Дашкова.
Ученый она -- так себе, но пообтерлась в Европе, знает там многих, понимает насколько пробирка сегодня важней точной рифмы. Один недостаток -я тут читала ее пару писем кузенам и братьям. Подружка моя люто меня ненавидит за то, что я сослала ее от детишек в Европу. И, кажется мне, хотелось бы ей мне подгадить.
Я вызвала ее из Европы. Пригласи ее в Ригу. Поговори с ней. Она из польских евреек -- наври ей, что ты хочешь кончить вражду меж евреями польскими и немецкими.
Она потребует от тебя каких-то гарантий. Тогда ты предложишь ей голоса немецких евреев на выборах Президента Академии, которые состоятся сразу после смерти Леонарда Эйлера.
