Мой гость так и стоял, обнявши мои сапоги и я не знал, что творится на его душе. Согласно Кодексу Чести, офицер не может воспользоваться другим офицером, как женщиной, без полного на то согласия. Я на своем веку не знал случаев принуждения (а в армии такого не скроешь), ибо никто не станет марать Чести такой мерзостью. Купить - иное дело.
Здесь я предлагал игру, он, разумеется, должен был отказаться. Он потерял бы Честь на тюремных нарах, но слова его остались бы в силе. Они остались бы в силе и - выиграй он у меня эту партию. (Любопытно, что я мало чего бы добился, если бы он, проиграв - отказался "обслужить Долг". Вот насколько участь "масленка" хуже даже славы "картежного должника"!)
Наконец, он принял решение и, еще раз обняв мои сапоги, выдохнул:
- "Это - нечестно. Я не смогу двадцать раз кряду выбросить больше".
Я от души расхохотался:
- "Изволь, выиграй у меня десять раз и я отпущу тебя с миром. Если Господь на твоей стороне - ты без труда сделаешь это".
Метнули кости. У него выпало десять, у меня - семь. Я отсчитал расписок на сто гульденов (живая девка в вечное рабство на рынке стоила не больше семидесяти) и порвал их в мелкие клочья.
Метнули второй раз. У моего гостя стали трястись руки, а челюсти свело так, что стали видны малейшие прожилочки мышц на лице. У него выпало шесть, у меня - четыре. Я отсчитал расписок еще на сто гульденов (чуть больше, ибо ровно на сотню не получилось) и порвал их.
Метнули в третий. Несчастного трясло уже всего и он так жадно облизывал губы, как мальчишка обсасывает леденец на палочке. У него выпало снова шесть. У меня на этот раз - восемь. Поэтому я сказал:
- "Финита ля комедия. Спускай штаны и давай - на диван".
Он, расстегивая штаны, пошел на уютный диванчик, но не встал в позицию, а сел на него, обхватил голову руками и горько заплакал. Я был, как на иголках. Если бы он заартачился в сей момент, все мое построение рухнуло бы. Он, разумеется, на другой день прилюдно поплатился бы своей Честью и задницей, но имя моей сестры оказалось бы залито грязью.
Но когда он наплакался, он действительно спустил штаны, действительно воспользовался маслом и действительно - встал на колени. Я аж вспотел, - в мои планы совсем не входило пользоваться его задницей! Хотя бы потому, что я ценю дамские прелести!
К счастью, - тут двери столовой распахнулись - на пороге стояла Дашка. В первый момент я не узнал ее, - я ни разу не видал ее до того в охотничьем костюме. Кстати, если бы Дашка надела мундир, пожалуй, сходства было бы больше, но в охотничьем камзоле...
Передо мной стояла высокая, стройная женщина с необыкновенно прекрасным, будто подернутым неземной печалью - лицом. Чувствовалось, что она еще юна, но ее полные губы уже призывно приоткрылись, обнажая за собой полоску ослепительно белых, правильных зубов, а ноздри чувственно подрагивали - за эту непроизвольную дрожь наш клан и получил наше прозвище.
За ее спиной стояла не одна преданная подруга, но чуть ли не десяток ее знакомых по столичному пансиону и пяток молодых кавалеров. Я до сих пор не могу понять, как такая толпа народу смогла соблюсти тишину в комнате, отделенной от меня с моей жертвой - одним тонким стеклом?!
Фроляйн смотрели на меня такими глазами, будто все хором намеревались сожрать меня целиком и у меня даже возникла странная мысль, что вот для таких случаев в соседней комнате и стоит десятиместный альков.
Кавалеры тоже смотрели на нас, как зачарованные. Наверно, я за игорным столом при полном параде и рядом со мной юноша на четвереньках со спущенными до колен штанами и намазанной маслом задницей представляли из себя незабываемое зрелище...
Дашка, побелелая, как один кусок слоновой кости, - медленно проплыла мимо меня, долго, с видимым отвращением на лице, смотрела на согбенную фигуру несчастного, а затем - чуть жалостливо развела руками и вздохнула. Я, если бы не был уверен в ее виновности, - понял бы этот вздох именно так, как это сделали Дашкины спутники. Фроляйн тут же зашушукались, одна или две из них тут же подбежали к сестрице, целуя ее щеки и приговаривая:
