Хочется же ему совсем другого, ему хочется (достало бы только смелости) зарядить пистолет, хорошо прицелиться и всадить пулю в голову этому Черни, который даже не успеет понять, что с ним произошло, душа его попадет на небеса раньше, чем его тело отбросит на ступеньки. Проиграв эту сценку в голове, Синькин тут же гонит ее от себя. Нет, вовсе не этого ему хочется. Но тогда чего? Борясь с приливом теплых чувств и бормоча вслух «оставьте меня в покое, дайте мне пожить тихо и мирно, больше я ничего не хочу», он вдруг ловит себя на том, что думает он, стоя у окна, совсем о другом: не может ли он чем-то помочь Черни, протянуть ему руку помощи. Это полностью перевернуло бы ситуацию. А почему нет? Почему не сделать то, чего от тебя не ждут? Постучать в дверь, стереть все, что между ними было, — чем это абсурднее всего прочего? Если уж говорить начистоту, у Синькина на борьбу просто не осталось пороху. Равно как и желания. То же, судя по всему, можно сказать и о Черни. Посмотри на него. Ты когда-нибудь видел более жалкого человека? И тут до Синькина доходит, что эти слова с тем же успехом относятся к нему самому.
Черни давно ушел в дом, а Синькин все смотрит на пустое место. А между тем дело идет к вечеру. Он отворачивается наконец от окна и впервые замечает, во что превратилось его жилье. Целый час он занимается квартирой: перемывает грязную посуду, заправляет кровать, убирает в шкаф разбросанную одежду, подбирает с пола бумаги. Затем он долго стоит под душем, бреется, надевает свежее белье и свой лучший синий костюм. Для него начался новый отсчет времени, вот так вдруг, неожиданно и бесповоротно. Нет больше ни страха, ни озноба. Только спокойная уверенность и ощущение правильности того, что он собирается сделать.
Вскоре после наступления сумерек, в последний г раз поправив перед зеркалом галстук, он спускается вниз, пересекает улицу и входит в дом напротив. Он знает, что Черни дома, так как в квартире горит ночник, и, поднимаясь по лестнице, он пытается себе представить выражение лица объекта, когда тот услышит, зачем он пришел. Он вежливо стучит, тук-тук, и слышит голос Черни: входите, дверь не заперта.
Трудно сказать, чего ожидал Синькин, но явно не этого. Черни сидит на постели в маске, той самой, что тогда засветилась на почтамте, и его револьвер тридцать восьмого калибра, из которого с пяти шагов можно сделать из человека решето, нацелен гостю точнехонько в лоб. Синькин стоит как вкопанный. И это называется — перевернуть ситуацию с головы на ноги? И это называется — зарыть томагавк?
Сядьте. Черни показывает револьвером на единственный стул.
У Синькина нет выбора, и он подсаживается к столу. Хотя они сидят лицом к лицу, его позиция слишком неудобна, чтобы броситься на противника и попытаться выбить у того из рук оружие.
Я вас давно жду, говорит Черни. Рад, что наконец пожаловали.
Я догадывался, что вы меня ждете, отзывается Синькин.
Удивились?
Да нет. Если и удивляюсь, то только собственной глупости. Я ведь к вам пришел как друг.
Ясное дело. В голосе Черни звучит легкая издевка. Мы с вами друзья. С первого дня — не разлей вода.
Если вы так встречаете своих друзей, мне остается порадоваться, что я не числюсь вашим врагом.
Очень смешно.
Да, такой вот я смешной. Со мной не соскучишься.
Про маску не спросите?
Зачем? Вам нравится ходить в маске — это ваше личное дело.
Разве вам не хочется за нее заглянуть?
К чему все эти вопросы, если вам заранее известны ответы?
Абсурдная ситуация, да?
Еще бы не абсурдная.
И жутковатая.
Да уж.
А вы мне нравитесь, Синькин. Я с самого начала понял, что мы пара. Ей-богу, вы мне по сердцу.
Может, и я бы испытал к вам подобные чувства, если бы вы перестали размахивать своей пушкой.
Ничего не попишешь. Слишком поздно.
В каком смысле?
Вы, Синькин, мне больше не нужны.
От меня будет не так-то просто избавиться. Вы втянули меня в это дело, и теперь мы повязаны.
Ошибаетесь. Все кончено.
Послушайте, бросьте эту демагогию.
Всё. Игра сделана, пора ставить точку.
Игра сделана?
Сейчас. Сию минуту.
По-моему, вы не в своем уме.
Я в своем уме, и даже слишком. Мой ум завел меня слишком далеко, и назад уже нет возврата. Да вы это и сами знаете, Синькин, и даже лучше меня.
