— Дайте, — повторял он.
— Да… вы… вы были влюблены в мою сестру? — проговорила, наконец, Анна.
Аратов продолжал стоять на коленях.
— Я ее всего два раза видел… верьте мне!.. И если бы меня не побуждали причины, которые я сам ни понять, ни изъяснить хорошенько не могу… если б не была надо мною какая-то власть, сильнее меня… я не стал бы вас просить… я бы не приехал сюда. Мне нужно… я должен… ведь вы сами сказали, что я обязан восстановить ее образ!
— И вы не были влюблены в сестру? — спросила Анна вторично.
Аратов не тотчас ответил — и отвернулся слегка, как от боли!
— Ну, да! был! был! Я и теперь влюблен… — воскликнул он с тем же отчаяньем.
Послышались шаги в соседней комнате.
— Встаньте… встаньте… — поспешно промолвила Анна. — К нам матушка идет.
Аратов приподнялся.
— И возьмите дневник и карточку, Бог с вами! Бедная, бедная Катя!.. Но вы дневник мне возвратите, — прибавила она с живостью. — И если вы что напишете, пришлите мне непременно… Слышите?
Появление г-жи Миловидовой избавило Аратова от необходимости отвечать. Он успел, однако, шепнуть:
— Вы ангел! Спасибо! Пришлю все, что напишу…
Г-жа Миловидова спросонья ни о чем не догадалась.
Так Аратов и уехал из Казани с фотографической карточкой в боковом кармане сюртука. Тетрадку он возвратил Анне — но, незаметно для нее, вырезал листик, на котором находились подчеркнутые слова.
На обратном пути в Москву им опять овладело оцепенение. Хоть он и радовался втайне, что добился-таки того, зачем ездил, однако все помышления о Кларе он откладывал до возвращения домой. Он гораздо больше думал о ее сестре Анне. «Вот, — думал он, — чудесное, симпатическое существо! Какое тонкое понимание всего, какое любящее сердце, какое отсутствие эгоизма! И как это у нас в провинции — да еще в такой обстановке — расцветают такие девушки! Она и болезненна, и собой дурна, и не молода, — а какой бы отличной была подругой для порядочного, образованного человека! Вот в кого следовало бы влюбиться!..» Аратов думал так… но по прибытии в Москву дело приняло совсем другой оборот.
XIV
Платонида Ивановна несказанно обрадовалась возвращению своего племянника. Чего-чего она не передумала в его отсутствие! «По меньшей мере, в Сибирь! — шептала она, сидя неподвижно в своей комнатке, — по меньшей мере — на год!» К тому же и кухарка пугала ее, сообщая наивернейшие известия об исчезновении то того, то другого молодого человека по соседству. Совершенная невинность и благонадежность Яши нисколько не успокоивали старушку. «Потому… мало ли что! — фотографией занимается… ну и довольно! Бери его!» И вот ее Яшенька вернулся цел и невредим! Правда, она заметила, что он как будто похужел и в личике осунулся — дело понятное… без призора! — но расспрашивать его об его путешествии не посмела. Спросила за обедом: «А хороший город Казань?» — «Хороший», — отвечал Аратов. «Чай, там все татары живут?» — «Не одни татары». — «А халата оттуда не привез?» — «Нет, не привез». Тем и кончился разговор.
Но как только Аратов очутился один в своем кабинете — он немедленно почувствовал, что его как бы кругом что-то охватило, что он опять находится во власти, именно во власти другой жизни, другого существа. Хоть он и сказал Анне — в том порыве внезапного исступленья, — что он влюблен в Клару, — но это слово ему самому теперь казалось бессмысленным и диким. Нет, он не влюблен, да и как влюбиться в мертвую, которая даже при жизни ему не нравилась, которую он почти забыл? Нет! но он во власти… в ее власти… он не принадлежит себе более. Он — взят. Взят до того, что даже не пытается освободиться ни насмешкой над собственной нелепостью, ни возбужденьем в себе если не уверенности, то хоть надежды, что это все пройдет, что это — одни нервы, — ни приискиваньем к тому доказательств, — ни чем иным! «Встречу — возьму», — вспомнились ему слова Клары, переданные Анной… вот он и взят. «Да ведь она — мертвая? Да; тело ее мертвое… а душа? Разве она не бессмертная… разве ей нужны земные органы, чтобы проявить свою власть? Вон магнетизм нам доказал влияние живой человеческой души на другую живую человеческую душу… Отчего же это влияние не продолжится и после смерти — коли душа остается живою? Да с какой целью? Что из этого может выйти? Но разве мы — вообще — постигаем, какая цель всего, что совершается вокруг нас?» Эти мысли до того занимали Аратова, что он внезапно, за чаем, спросил Платошу: «Верит ли она в бессмертие души?» Та сначала не поняла, что он такое спрашивает, — а потом перекрестилась, и ответила, что еще бы — душе — да не быть бессмертной! «А коли так, может она действовать после смерти?» — опять спросил Аратов. Старушка отвечала, что может… за нас молиться то есть; и то, когда пройдет мытарства — в ожиданье страшного суда. А первые сорок дней она только витает около того места, где ей смерть приключилась.
