Старик показал на место у себя в ногах. Медвежонок подошел, старательно обходя очаг. Сел, достал трубку, набил ее, протянул руку к горящему полену, закурил. Когда трубка раскурилась, он протянул ее старцу чубуком вверх. Старец протянул руку, взял трубку. Закурил.
Не один раз наполнял Стоящий Всю Ночь легкие ароматным дымом, медленно выдыхая его. Выкурив трубку, он вернул ее Медвежонку. Старческий голос, выходивший из тщедушной груди, раздавался словно эхо:
— Мой друг, чего хочешь ты от меня? И Медвежонок поспешил произнести слова, которые твердил про себя по дороге:
— В мыслях моих — просить тебя пойти со мной на гору.
В тот миг, как раздались эти слова, Медвежонок устыдился. Молодой человек, который желает принести жертву, должен просить когото старшего и опытного дать ему наставления, отвести в надлежащее место, явиться за ним в конце назначенного срока и спуститься вместе с горы. А он, приемыш из какойто дальней деревушки, который ни разу не знал удачи и даже не имел имени, данного по всем правилам, обратил слово к великому, к Стоящему Всю Ночь, который уже больше не может ходить, не может пройти никакого расстояния от своего жилища, даже опираясь на сильные плечи правнуков.
Велик был стыд в груди Медвежонка, уронившего голову и опустившего взор. Но голос Стоящего Всю Ночь заставил его вновь поднять голову.
— Мой друг, посмотри на меня.
Он посмотрел на Стоящего Всю Ночь, а старик посмотрел на него и чтото увидел в его лице, чего не видели другие.
— Мой друг, ты тот малыш, у которого была луна в глазах. Что тревожит тебя?
И Медвежонок заговорил, ведь перед ним тот, кто рассек ему уши, и старческий голос исполнен доброты. Медвежонок заговорил о разнице, которую неизменно чувствовал, о мыслях, что наливались в нем тяжестью:
—:И есть у человека кобыла, а у кобылы — жеребенок. Четыре времени года должен ждать человек рождения жеребенка, и потом еще дважды, а то и трижды по четыре, пока тот не подрастет, чтоб стать хорошим конем. И все же на нем человек поедет на войну, хотя коня могут убить, пустив стрелу или вонзив копье. Или так случится, что человек добудет лошадь врага. А этот враг должен был прежде ждать четыре времени года, пока у его кобылы родится жеребенок, и дважды, а то и трижды по четыре, пока не вырастет и не станет пригоден к делу. А теряет его в один миг. — И еще сказал Медвежонок: — Когда курят трубку войны и вступают на тропу войны, может порой показаться, что они как играющие дети. Но эта игра может принести раны, траур по погибшим что в одну деревню, что в другую. Охота тоже может принести раны и траур по погибшим. Но охота — другое дело.
Так сказал Медвежонок. Когда у него вышли слова, он замолчал, и стало слышно дыхание тишины. Стоящий Всю Ночь долго оставался недвижим.
— Мой друг, — промолвил он, — один человек не может изменить племя. И'это хорошо. Иначе бы все и вся без конца менялось то на один лад, то на другой, причиняя много горя и мучений всем людям. Так оно и следует, чтобы человек поступал по обычаям племени. Также следует, чтобы ни один не совершал поступка, зная в сердце своем, что было бы дурно поступить так. Это трудно. Нужна уверенность, что сердце говорит правду. — Стоящий Всю Ночь откинулся на груду бизоньих шкур, закрыл глаза. Когда они закрылись, казалось, свет жизни покинул его. Но вот глаза его открылись. В них светилась новая сила. — Мой друг, мой странный малыш, к кому взывает луна. Ты должен исполнить то, что в твоих мыслях. Ты должен пойти в горы и голодать там. Я пойду с тобой. Эти старые кости и клочья плоти, что все еще есть на них, останутся здесь и будут питаться похлебкой, которую готовит для меня моя правнучка. И все же я буду с тобой. Ты должен поступать, как я скажу, и когда завоет волк и ни один не подхватит, прислушайся — я буду с тобой:
При свете луны на открытую равнину выходит человек. Идя короткими шагами, он из того малого мира, что знаком и привычен ему, попадает в бескрайнюю ширь. Перед ним, раскинувшись во все стороны, открывается огромное пространство. Здесь нет дорог и конечных остановок. Только земля, бесконечная и живая, простирается за пределы воображения, к вечно отступающему горизонту.
