В музее велись серьезные научные исследования по эпохе Казатчины. Ознакомившись с материалами последней научной конференции и не найдя в них ничего нового о Богдане, историк отправился в Киевскую оперу на Владимирскую улицу и с удовольствием посмотрел красивый трехчасовой балетный гала-концерт.
Заехав с утра на Соломенскую, чтобы оставить требования на заказ дел и описей, Максим поехал наконец в Межигорье, где находилась резиденция предпоследнего украинского президента, закончившего свою службу после Майдана в феврале 2014 года. О Межигорье шло так много разговоров, что не любивший помпезности Максим обязательно решил побывать в этом наделавшем столько шума месте, еще не зная, что совсем скоро именно отсюда сумеет вырваться из почти охватившего его смертельного кольца.
Дорога на Вышгород к северу от Киева у села Новые Петровки была сплошь заставлена легковыми машинами и автобусами. Максим отпустил такси и прошел оставшиеся до резиденции пятьсот метров пешком. С обеих сторон асфальтовой дороги стояли обычные сельские дома, хотевшие выглядеть коттеджами, подходившие к самому забору резиденции главы большого и многолюдного государства. Отстояв небольшую очередь в кассу, Максим купил билет, схему Межигорья и вместе с другими экскурсантами прошел за ворота. Московский историк с нетерпением ожидал увидеть что-то совсем необычное, о чем не раз рассказывали городу и миру киевские голубые экраны. Не тут-то было.
Короткая дорожка через маленькую иллюзию французского регулярного парка с минимумом растительности почти сразу раздваивалась перед крутым оврагом-балкой. Справа виднелся небольшой, но довольно широкий одноэтажный дом. Максим прошел мимо безыскусного строения, не предполагавшего никаких открытий, в странную «зону отдыха», где в небольшой низине располагались оранжереи, минизоопарк и причал на речном пруду. Конец февраля 2016 года в Киевской области был совсем не холодным, но дальше задерживаться в этой части Межигорья не имело смысла. У дома Максим узнал, что он многие годы был дачей первых секретарей Центрального комитета Коммунистической партии Украины, включая Хрущева и Щербицкого, но это не произвело на него сильного впечатления.
Максим вернулся на центральную дорожку и пошел налево к видневшимся беседке и полю для гольфа. Минипарк с редкими экзотическими деревьями быстро закончился, стоявшие за ним огромный гараж и вертолетная площадка историка не интересовали, и он пошел назад, обойдя вокруг трехэтажного клубного дома со странным полуфинским названием. Максим попытался определить, в каком архитектурном стиле выстроен дом-дворец, и не определил, хотя давным-давно не путал классицизм, готику, барокко и модерн. За домом, в который в этот день экскурсии не водили, сразу же начинался огромный овраг.
Гостевой дом и стоявшее недалеко здание для занятий на тренажерах соединяла почти стометровая подземная галерея, но она совсем не была похожа на подземный ход. Делать в опустевшей резиденции было больше нечего, и успокоившийся Максим не спеша двинулся к воротам.
Все в Межигорье было не то чтобы уж очень скромно, но абсолютно безвкусно, и принимать здесь лидеров серьезных государств не стоило. Особенно сильное впечатление производили стоявший на самом виду и старавшийся выглядеть антиквариатом дешевый двухэтажный мангал и убогие гипсовые коровы, лошади и аисты, явно сбежавшие из какого-то детского садика, чтобы торчать пугалами в самых неподходящих для этого местах полумертвого парка.
Максим вспомнил элегантный подмосковный «Мейндорф», расстроился за Киев, вышел за ворота и доехал в Великий город на каком-то экскурсионном автобусе. Он не знал, что вскоре, спасая собственную жизнь, ему придется из этого безвкусного Межигорья убегать.
20 февраля Максим побывал на Крещатике и Майдане, где отмечалась вторая годовщина украинского восстания, которое он сначала с гордостью называл революцией. Историк не очень удивился малому количеству народа в центре Киева. Два года назад он с октября по декабрь работал в архивах Житомира, Черкасс и, конечно, Киева. Само собой, Максим не раз ходил на Майдан вместе со всеми киевлянами орать «Банду геть!», потому что настоящему историку удержаться от этого было абсолютно невозможно и даже вредно.
