Крыса-мама прислушалась. Крик малышей стал еще слышнее, после того как церковные колокола пробили свои десять ударов и умолкли, а полицейская сирена, одно время приближавшаяся, начала удаляться. Были слышны только слабые удары сердца. Где-то в крысиной памяти сохранилось воспоминание о запахе пороха и другом, более молодом человеческом теле, лежавшем и истекавшем кровью на том же самом полу в кухне. Но это было летом, задолго до рождения малышей. И кроме того, то тело не перекрывало вход в нору.
Она обнаружила, что перебраться через живот мужчины сложнее, чем она думала, и ей придется искать другой путь. И она вернулась туда, откуда начала.
Укусила кожаный ботинок.
Снова лизнула металл, соленый металл, торчащий между двумя пальцами правой руки.
Протрусила по пиджаку костюма, пахнущему потом, кровью и едой, таким количеством разной еды, что, должно быть, эта льняная ткань лежала в мусорном баке.
А вот и снова они, несколько молекул странного сильного запаха дыма, не до конца смытого. И даже от этих нескольких молекул защипало глаза, потекли слезы и сбилось дыхание.
Она взбежала вверх по руке и через плечо, обнаружила окровавленную повязку на шее, которая на мгновение отвлекла ее. Но потом крыса снова услышала писк малышей и побежала на грудь. От двух круглых отверстий на ней сильно пахло. Серой и порохом. Одно отверстие располагалось над тем местом, где находится сердце, во всяком случае, крыса ощущала почти незаметные вибрации, когда оно билось. Пока еще билось. Она понеслась дальше по лбу, слизнула кровь, сочившуюся одинокой тонкой струйкой откуда-то из светлых волос. Помчалась дальше по мясистым частям: губам, носу, векам. На щеке был шрам. Мозг крысы работал так, как работают крысиные мозги в экспериментах с лабиринтами, — на удивление рационально и эффективно. Щека. Рот. Шея прямо под затылком. Значит, вход в нору позади нее. Жизнь крысы тяжела и проста. Она делает то, что должна.