С течением времени Тони стал относиться ко мне все хуже и хуже. Иногда он мог быть очень предупредителен и любезен со мной, но с каждым днем это случалось все реже и реже. Речь его стала отрывистой, почти грубой. Он в основном бродил по ночному саду или мерил шагами свою комнату. Вид его свидетельствовал о душевном разладе, что–то постоянно грызло его изнутри, что–то неотрывно преследовало его. Это не касалось войны: Тони довольно равнодушно встречал вести с фронтов. Свое собственное положение тоже, по моим наблюдениям, не слишком тяготило его. Мне казалось, что я понимала причину странного поведения Тони. Он, как и я, бился над решением загадки пистолета, исчезнувшего в ту памятную ночь. По ночам в саду он светил фонариком в самые укромные уголки сада, чтобы найти следы, ранее ускользнувшие от его внимания. Это могли быть, например, пуговица Джефа или лоскут с его костюма. Или, может быть, он надеялся найти само оружие? Я никогда не разговаривала с ним о его ночных прогулках.
По отношению к миссис Кингсли он проявлял открытую враждебность. Причиной раздоров служила его мать. Однажды они чуть не подрались! В тот раз началось с того, что Эрнестина заговорила о колыбельке, которую она хотела подарить мне для моего будущего малыша.
— Какой колыбельке? — гневно спросила миссис Кингсли.
— Той, старенькой, от Лотти… — потерянно ответила Эрнестина.
— Я давно выкинула этот хлам!
— Но она… такая милая, — глаза Эрнестины наполнились слезами. — Я сделаю для нее новый матрасик. Розовый. Потому что будет, кажется, девочка…
— Но колыбель же вся поломана!
— Бэлла! — взмолилась старая женщина. — Сьюард обещал починить ее.
— Забудем об этом, — непреклонно сказала Бэлла. — Нэнси купит новую. Зачем ей рухлядь?
— Послушайте! — вмешался Тони. — Раз мама хочет подарить Нэнси старую колыбель, пусть так и будет. Кто ей может помешать это сделать?
— Я, — ответила миссис Кингсли.
— А кто вы, собственно говоря, такая?
— Как я сказала, так и будет.
— Не ссорьтесь, прошу вас! — заплакала Эрнестина. — Тони, умоляю тебя! Я вовсе не так уж и хотела! Правда, это я просто так сказала.
— Почему ты терпишь такое обращение, мама? Я начинаю подозревать, что тут дело нечисто! Уж не гипнотизирует ли она тебя?
За столом повисла напряженная тишина. Эрнестина побледнела до синевы. Рот миссис Кингсли сжался в узкую полосу. Сьюард уткнулся в свою тарелку. Почему он не защищал Эрнестину вместе с Тони?
— Слишком много баб у нас в доме, — бросил Тони и вышел из–за стола.
Однажды в начале марта Тони появился в дверях кабинета, когда Эрнестина и Сьюард играли в шашки, а я пыталась постигнуть премудрости крокета по старому рваному учебнику. Безнадежность сквозила в каждом его движении. Уныло сутулясь, он подошел к игравшим и немного понаблюдал. Затем передвинул какие–то шашки и сказал: «Вот как надо, мама». Эрнестина благодарно улыбнулась ему и погладила его по руке. Он поцеловал ее в макушку. Это было странно. Тони никогда не афишировал своего нежного отношения к матери. Я почувствовала, что это неспроста, и не ошиблась.
— Мама, я уезжаю.
— Правда? Но ты пообедаешь, наверно?
— Нет, мама. Мой корабль отходит через несколько часов. Я уезжаю немедленно.
С минуту бедная женщина сидела неподвижно.
— Нет, Тони, прошу тебя, — прошептала она, закрыв рот рукой. От ее резкого движения шашки посыпались на пол.
— Я не могу, мама. Я должен.
— Я… Я думала, тебя забудут, и ты останешься!
К сожалению, нет, — улыбнулся он и взял трясущиеся руки матери в свои ладони.
— Но, Тони! Ты ведь уже уходил от меня, помнишь? А побыл дома так недолго! И вот опять уходишь!
— Все уходят, мама.
