* * *
В мраморном вестибюле среди бонз и ряженых витал стойкий гулкий дух пьянства и истерии. За барной стойкой щелкал пальцами и хромированнными шейкерами аскетичный прапор с лицом исхудавшего мастифа, белыми глазами мраморного нерона и в белом же блейзере бармена с золотыми крупными пуговицами.
– Налей, – продавил я голос и ткнул в коньяк.
– Приглашенным и пристяжным только коктейль. «Зеленую Мэри» или «Крокодильи слезы»?
– Лей коньяк, сиплый гундос, – глухо потребовал я. – Полную.
Желтый скелет с отвращением плеснул мне в стакан на палец. Я выдул задорную влагу залпом, швырнул склянку на стойку бара, взял пластиковый пакетик с «Зеленой мэри» и отошел к колонне. Заиграла взявшаяся с потолка торжественная музыка, я тянул из трубочки отвратительное пойло: смесь сивухи и лягушачьего пота, куда еще плюнули помадой секретарши суда. И даже на секунду не позволил себе прикинуть стратегию отступления, тактику побега и диспозицию оправдания на Сенатской площадке. Плевать, все равно в жизни все иначе, чем в голове, и луна лунатику всегда светит невидимой своей стороной.
Заиграл скрипучий, заезженный патефоном туш. Шаркающая толпа вскинулась и подалась. Полезли заглядывать поверх голов, шептать и изображать балерин на пуантах. В плотном кольце приближенных прибыл НАШЛИД. Он быстро двигался по зале, бодро подскакивал то к одному, то к другому из собравшихся в полукольцо ротозеев. Главная группа прорвала парад зевак и слишком быстро стала приближаться ко мне.
Проклятый коктейль несколько сковал члены, и я повернулся, чтобы улизнуть за колонну, а там за фрамугу окна, а там и в город, на соревнования прыгунов на тарзанке. Но злонамеренные намерения рухнули: только я сунулся убираться по добру, как дорогу мне преградила подлая ухмыляющаяся рожа бармена, и его жестяная грудь с сияющими пуговицами бесцеремонно вытолкнула в круг.
Группа уже оказалась рядом, я обернулся. НАШЛИД стоял напротив и тяжелым цепким взглядом быстрого и юркого мастера школы дзин-ё ошпаривал меня.
– А это из народа, из приглашенных?
– Никак нет, – я вдруг автоматически, словно поручик по особо гнусным поручениям, щелкнул каблуками своих стоптанных тефлоновых ботинок. – Именно так.
НАШЛИД шагнул ко мне, схватил холодной клешней мою потную ладонь и кратко, энергично пожал. Кости моей кисти чуть побелели.
– А зовут вас как, юноша? – чуть улыбнулся руккрая. – Павел?
– Именно так, – отчеканил я и вновь щелкнул и так еле живой обувью. – Никак нет, Петр.
Казалось, НАШЛИД был чуть озадачен.
– О чем собираетесь выступать? Если, конечно, надумаете. Что заботит. Но не из чепухи, а серьезно? – и этот тихим зверем, ждущим на тропе хомячка или тушкана, улыбнулся.
– Мало велосипедов. Развивать. Пусть конки пашут. Изготовить велоцепи кустарно и дать людям движение развития. Позволить ремонт ЖКХ, чтобы молодые могли упражняться, умножаться. Без запрета любви к людям. Конкретно. И не все спорт. Этот.
– А что еще? – вперился НАШЛИД.
– Науку, космос, тяжелое двигателестроение.
– А транспорт?
– Западный экспресс отменить. Пустой ходит. Возить молодежь локально на поля, на массовки.. маевки. Под липы.
НАШЛИД повернулся к стае.
– Ну вот, Феликс, а ты говорил – чужой. Дурак ты, Феликс, совершенно свой.
– Он штык у латыша отобрал.
– Паш, отбирал? – улыбнулся мне НАШЛИД.
– Никак да! – опять стал портить я обувь. – Он на могилы срал… Бывших воинов-интернационалистов.
Руководитель повернул голову к шавке. Та смущенно и как-то боком кивнула. НАШЛИД широко и душевно рассмеялся.
– Вот, Шнурков, что вы все бормочете, дармоеды. Не наш. Бормочут, Петруха, не могу. Самый он наш! Дерзайте, юноша, – и пошел со стаей дальше мелким шагом. Потом чуть вскинулся, будто что-то забыл, полуобернулся и бросил: – Антониде поклон.
Это было уже слишком даже для меня.
