Я протянул ей свой допуск и проскользнул к задней части класса на свое место. Сидевшая прямо передо мной Джуни чуть повернула голову в мою сторону, делая вид, что рассматривает облупившийся на ногтях черный лак.
— Все в порядке? — тихо спросила она. Булавки на ее нижней губе блеснули. Сегодня она была в своей стандартной униформе: армейском пиджаке, черной футболке, якобы поношенной клетчатой юбке, драных чулках и черных кедах. Глаза подведены черным. Одно ухо от мочки до самого верха украшали серьги. Одна серьга-кольцо была точно такой же как три моих в моем левом ухе — мы их вместе купили. Мы с Джуни дружили с девятого класса, ее тогда звали Эйприл, у нее были светлые волосы и она была лучшей ученицей. Она прекрасно знала, каков Брюстер.
Вытаскивая учебник по литературе и тетрадь, я не сводил глаз с рюкзака. Нам немало доставалось, пока мы не просекли, что миссис Педерсон не замечает, что ты с кем-то говоришь, если ты с этим человеком не переглядываешься.
— Все как обычно, — ответил я.
Это было неправдой. Дед Брю стоял в полуторе футах справа от меня, и другие мертвые начали проявлять к нам интерес.
В любой комнате, полной людей, мертвых не меньше половины от общей массы живых. Одни из них связаны с определенными людьми, другие — с определенным местом. Есть и забредшие случайно. В классе литературы их ежедневно бывает по семь-восемь. Большинство из них забивается вглубь кабинета и не путается под ногами. Они ненавидят ощущение, возникающее, когда кто-то сквозь них проходит. Обычно они ведут себя тихо и не шумят, но это быстро изменится, если они обнаружат, что кто-то может их слышать и видеть.
Сегодня в классе присутствовало несколько дедов и бабуль. Я это мог определить только по стилю их одежды: устаревшая военная форма, юбки аля Джун Кливер и туфли на шпильках, очень короткие и широкие галстуки у мужчин в костюмах. Когда люди умирают естественным образом — от старости, например — и остаются сгустком энергии здесь, то этот сгусток энергии обычно обретает ту человеческую форму, которую они сами себе представляют. Никто никогда не представляет себя старым, поэтому обычно призраки предстают двадцатилетними, в той одежде, которую носили молодыми.
У доски в классе стояли Лизель Маркс, лучшая школьная подружка миссис Педерсон, и парень Лизель — Эрик. Фамилию Эрика я не расслышал. Почти всегда говорила одна Лизель. Не совсем понимаю, почему тут все еще околачивался Эрик, ему было страшно скучно большую часть времени. Лизель с Эриком погибли в автомобильной аварии где-то в семидесятых, возвращаясь домой с выпускного бала, отсюда и ее длинное платье в горошек, и его голубой смокинг. Призраки людей, умерших насильственной и/или неожиданной смертью как правило зациклены на том, почему и каким образом умерли.
Насколько я понял из бесконечной и бессвязной болтовни Лизель, она кинула Клэр — миссис Педерсон, чтобы пойти на выпускной бал с Эриком, парнем, который нравился самой Клэр. И теперь она была уверена, что именно из-за этого, да еще и из-за секса, которым они занимались на заднем сидении автомобиля, ей суждено торчать в междумирье, пока Клэр ее не простит.
Джексон Монтгомери, однако, был привязан к школе гораздо сильнее любого другого человека. Он умер в восемнадцать лет, здесь, на баскетбольном поле, от какого-то скрытого сердечного дефекта — о таких передают иногда в новостях. Он был звездой-нападающим, ведущим команду к областным финальным соревнованиям, когда упал на пол посреди решающей игры. В таких случаях в то время под рукой не было дефибрилляторов. Парень умер, и его команда проиграла, но Джексон, или Джей, кажется, не знал ни того, что он умер, ни результата игры. Сегодня, как и в любой другой день, он сидел за пустой партой, постукивая ногой от нетерпения в ожидании вызова в спортзал на собрание команды перед последней игрой.
Ну и, конечно же, здесь был дед Брюстера.
— Ты не можешь игнорировать меня вечно. Я видел, что ты можешь делать, своими собственными глазами, — сказал он чересчур громко.
Я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Чтоб этому Брюстеру пусто было за то, что он забрал мою Марси.
