Дарах окинул меня испепеляющим взглядом.
— Ты понял, что только что произошло?
— Хурогметен умер, — ответил я.
— Новый Хурогметен — ты, — мрачно объявил он. — Но на протяжении двух лет твое место буду занимать я.
Веки Дараха немного опустились, и в блеске его глаз наряду со скорбью я отчетливо увидел торжество. Дарах страстно любил Хурог и радовался выдавшейся возможности править им.
— Теперь у меня есть Стигиец, — воскликнул я. Ничего более глупого не пришло мне на ум. — Пойду его посмотрю.
— Сначала переоденься, — велел мне Дарах. — И возвращайся сюда. Мы с твоей матерью должны решить, как почтить память умершего Хурогметена. Надо послать за Тостеном. Ему следует появиться в замке хотя бы ко дню похорон отца.
Только через мой труп , — подумал я, но вслух ничего не сказал. Лишь кивнул.
И повернулся к выходу, совсем позабыв, что рядом со мной стоит Надоеда. Она дернула меня за рукав. Я поднял ее одной рукой и понес к двери. Конечно, для подобных шалостей моя сестренка была уже слишком взрослой, но нам обоим эти развлечения доставляли удовольствие. А сейчас я сделал это еще и для того, чтобы лишний раз напомнить от… вернее, дяде, о том, какой силищей одарила меня природа.
Это лишь часть игры, лишь ее начало , — думал я, поспешно шагая вверх по лестнице по направлению к выходу.
Итак, отныне место отца занимал в качестве моего оппонента Дарах.
Отца мне не хватало. Я постоянно оглядывался, искал его повсюду глазами, хотя прекрасно знал, что он уже в земле.
Конюхи, выводившие коня моего отца из стойла, делали это с большой неохотой и выглядели угрюмыми. Жеребец казался жутко встревоженным.
— Стигиец сам прискакал сюда незадолго до возвращения с охоты всех остальных, милорд, — сообщил мне Пенрод, главный конюх отца.
Он приехал вместе с моей матерью из толвенских равнин и лет двадцать тому назад принимал участие в королевском походе вместе с Синей Гвардией, возглавляемой моим отцом. По возвращении домой, когда предыдущий главный конюх скончался, Хурогметен предложил ему занять освободившееся место. В отличие от многих в замке Пенрод относился ко мне с тем же уважением, что и к отцу.
— Мы до сих пор не можем отмыть седло от крови Хурогметена, — добавил он.
Я неотрывно смотрел на брыкавшегося и визжавшего коня и ждал. У меня было такое ощущение, что Пенрод собирается сказать еще что-то. Сиарра тихо стояла рядом со мной, подобно безмолвной тени.
— Он слишком хорош, чтобы убивать его, милорд, — воскликнул наконец главный конюх. — Его отец умер слишком рано в погоне за бандитами, оставив после себя всего лишь двоих жеребят. Одного из них выхолостили, не успев понять, к какой породе он относится. А этого Хурогметен… — Пенрод умолк и в нерешительности развел руками. Хурогметеном ведь теперь был я, по крайней мере формально. — Ваш отец запретил случать этого жеребца с кобылами. Посчитал, что после этого он станет еще более неуправляемым. Поэтому если вы убьете его сейчас…
В его голосе появилась неподдельная мольба, а на лице — скорбная гримаса. В этот момент он напоминал несчастного художника, на глазах которого вот-вот должны были уничтожить лучшую из его работ.
— Убью его? — переспросил я таким тоном, будто расслышал только последнюю фразу конюха. — С какой стати я стану совершать подобную глупость?
— Не знаю, милорд… Но ваш дядя приходил сюда каких-нибудь пятнадцать минут назад. По его мнению, убить Стигийца — самое верное решение.
Итак, Дарах решил схитрить. Поговорил с Пенродом, надеясь, что тот убедит меня уничтожить жеребца. Естественно, большинство конюхов с радостью отделались бы от подобного Стигийцу чудовища, но только не Пенрод. Этот человек обожал своих подопечных и прекрасно в них разбирался. Ему хватало ума понять, что агрессивность Стигийца вызвана по большей части человеческой жестокостью. Мысль об убийстве жеребца терзала ему сердце.
Я решительно покачал головой, давая понять Пенроду, что не согласен с Дарахом.
— Не надо его убивать.
Моему отцу в умении обуздывать скакунов не было равных. Он садился на наиболее буйных из них и умудрялся заставлять животных выполнять все его приказания. И не оставлял их до тех пор, пока они не становились покорными и могли терпеть других всадников. По крайней мере так было до недавнего времени.
