— Рассказывай…
Рассказывать было нечего, но и молча сопеть в дырочки и признаваться в собственной бесполезности, глупость несусветная. Поэтому я без лишних угрызений совести голосом слегка придурковатого бодрячка поведал о последних событий, естественно, преподнося себя в наилучшем свете.
По мере моего рассказа сопение шефа из угрожающе громкого снижалось до приемлемо ровного, пока не остановилось на уровне, который, хоть и с натяжкой, можно было назвать нормальным.
— Значит, ничего нового и перспективы туманны, — без труда распознал хитрость Игорь Владимирович, но, благодаря моим стараниям, от громов и молний воздержался.
— Как посмотреть, — не сдавался я.
— Да как не смотри, фигня полная! — шеф вскипел, но сразу сбросил пар и продолжил спокойнее. — Славик, ты уверен, что старушке не помогли отправиться на тот свет?
— Почти уверен. Да и милиция ничего подозрительного не нашла. У них зуб на Влада, если что-то не так, отыгрались бы по полной программе. Тем более что на него пытаются навесить труп Иннокентия Вениаминовича, и он — на подписке о невыезде.
— Говоришь, она может быть прямой наследницей бывших хозяев поместья?
— Не уверен. Но фотография красноречива. Жаль, что не сохранилась.
— А Наталья Владимировна, каким там боком?
Ответа у меня не было, я промолчал.
— Значит, так, — подытожил шеф, — продолжай собирать информацию. Особенно меня интересует склеп. Нутром чую, что-то там не так. Ну да ладно, тут у меня есть некоторые соображения. Потом расскажу, — и положил трубку.
Я вздохнул с облегчением.
* * *
О призраке, появляющемся в моей комнате, я шефу ничего не рассказал. Слишком интимная тема, и в прямом, и в переносном смысле. Но для меня разрешение этой загадки было приоритетным. Склеп и подземелье тоже интересовали, однако здесь вопрос был личным и затрагивал за живое. Опять-таки, в прямом смысле тоже.
Призрак дамы в белом, сном он был или явью, ассоциировался исключительно с Мариной. Понимал, что, невозможно, но подспудно возникал ее образ. Для успокоения совести необходимо было убедиться, что она, в самом деле, не настолько увечная, какой хотела казаться.
Вот только, как?
Мысль о том, чтобы невзначай перевернуть коляску я отбросил сразу. Неэтично и жестоко. Иных вариантов я пока не видел и тупиковость ситуации угнетала.
Я уже подходил к беседке, когда невеселые мысли нарушил скрип гравия. На ловца и зверь бежит. За кустом отцветшей сирени промелькнула тень, я быстро, пока меня не заметили, нырнул в беседку и затаился. Сквозь виноградные заросли просматривалась часть дорожки. Вскоре на ней показалась коляска. Лицо Марины было бледнее обычного, апатичное и неподвижное. Она смотрела вперед равнодушно, отрешенно. Сиделка тупо, словно робот, выполняла свою работу и ни на что не отвлекалась.
Проплыли мимо беседки, словно два призрака и скрылись за поворотом.
Опять призраки…
* * *
В коридоре по-прежнему никого. Некоторое время я провел в гостиной, прислушиваясь, потом осторожно, то и дело, озираясь, словно вор, двинулся противоположное бару крыло. Толстый ковер надежно заглушал шаги, что и радовало и настораживало. Ведь если меня никто не услышит, то и я вряд ли кого-то услышу.
Возле комнаты Марины снова осмотрелся, для приличия постучал в дверь. Никто не ответил. Осторожно повернул ручку и толкнул дверь. Она отворилась легко и тихо. Я тенью проскользнул внутрь.
Апартаменты Марины по планировке были такие же, как у Влада. Большая комната, с окнами, выходящими на клумбу, обставленная мягкой вычурной мебелью, стилизованной под позапрошлый век. На стенах — картины с пейзажами, возможно, настоящих художников, а, может, и Марины. Не такой из меня знаток живописи, чтобы отличить мастера от аматера. На полу ворсистый ковер кофейного цвета. Я присмотрелся к нему, но следов от каталки не увидел. Странно, конечно, но не исключено, что при посторонней помощи Марина могла пройти несколько шагов самостоятельно.
Хотя, если поврежден позвоночник…
Тоже, не факт. Может, все дело в особенностях структуры ковра, и он способен быстро восстанавливать форму.
Филенчатая дверь оказалась приоткрытой. Что-то меня насторожило. Я еще не понимал, что, но шаги сами замедлились, дыхание замерло. Только сердце по-прежнему колотилось громко и часто.
