Суперинтендант поднялся с места, подошел к окну и приоткрыл жалюзи. Утренний туман уходил, уступая место дождевым тучам. — Что же касается позитивной стороны происходящего… — Старый полицейский опустил жалюзи и повернулся к Мэнну: — По крайней мере ты вернулся в штаб-квартиру.
Инспектор ухмыльнулся и посмотрел на старого друга.
— Десять месяцев, Дэвид! Мне казалось, прошла целая вечность. — Он облегченно покачал головой. — Признаться, я уже начал подумывать, что останусь навечно в Ша-Тине. Можно сказать, мне повезло, что там нашли трупы. Вы не можете себе представить, какое это счастье вернуться сюда.
— Почему же? Могу.
— До сих пор не понимаю, почему меня перевели. Ведь я к тому времени проработал в бюро всего восемнадцать месяцев, а рассчитывал пробыть там как минимум три года. Кроме того, я, как мне казалось, неплохо работал и хорошо себя зарекомендовал…
— Вот именно. Ты действительно неплохо там поработал, и в этом все дело. Есть люди, Мэнн, и не только в бюро, которые очень хотели бы, чтобы ты испарился, скрылся с глаз долой. А все потому, что ты, борясь с триадой, не знаешь, когда остановиться или дать послабление. В частности, мог бы демонстрировать чуть больше уважения к мертвым. Возможно, ты уже вырос, Мэнн, но в некоторых вопросах продолжаешь оставаться до смешного наивным и прямолинейным. И тебе еще много чего предстоит узнать. Иногда мне даже казалось, что ты прямо-таки напрашивался на неприятности.
Суперинтендант сделал паузу и пристально посмотрел на Мэнна, ожидая его реакции. Поняв, что таковой не последует, отвел глаза и откинулся на спинку стула.
— Я просто делал свою работу, Дэвид. С каких это пор выполнение долга считается преступлением?
Уайт покачал головой и вздохнул.
— Да, ты делал свою работу. И кое-что сверх того. Уж кто-кто, а я тебя знаю. Поскольку знаком с тобой, можно сказать, полжизни. Я и отца твоего знал, когда мы оба были совсем зелеными юнцами. Мы познакомились, когда я, так сказать, сошел с корабля на этот берег, а он только еще начинал свой бизнес. Я гордился знакомством с ним, тем, что мог называть его своим другом. И мне очень пришлось по сердцу, что ты, когда он умер, выразил желание поступить в полицию. И ты не раз уже доказал, что выбрал эту работу не зря. Я знаю всего несколько полицейских, обладающих такими, как у тебя, чутьем и интуицией, которые, впрочем, не пренебрегают собственной безопасностью, как это делаешь ты. О, я отлично знаю, как ты думаешь. Недаром, будучи тренером, столько лет наблюдал за тобой на крикетном поле. Или на поле для регби. Я гордился тем, что у меня такой игрок. Лучший, по заверениям знатоков, в команде полиции города. Ты всегда был настоящим спортсменом и отдавал все силы для достижения победы — и даже немного сверх того. Терпеть не мог проигрывать и, что интересно, перенес принцип неприятия поражения в свою реальную жизнь. Более того, этот принцип стал определяющим в твоем существовании. Однако дух честного соперничества и неуемное стремление к победе хороши именно в спорте. В действительности же между победой и поражением, правдой и неправдой, черным и белым существует неопределенная область, где царствует серый цвет, который ты упорно не желаешь замечать. Между тем в реальной жизни он доминирует. Твой отец был такой же сильный, прямой и честный человек. Но именно неспособность замечать серое и привела его к смерти.
Неожиданно Уайт замолчал. Он хотел сказать больше, но по выражению лица Мэнна понял, что уже переступил очерченную последним черту.
— Мой отец, Дэвид, жил так, как считал нужным, и защищал принципы, в которые верил. А умер он потому, что отказался платить бандитам. То, что им за «крышу» платят все, он не считал справедливым. Мой отец умер потому, что не хотел поступаться принципами.
— Да знаю я все это, знаю… — Уайт примирительно развел руками. — Но его смерть — такая огромная потеря… Для тебя и твоей матери. Для всех нас.
Детектив не сомневался, что суперинтендант сказал правду. Ему и в самом деле очень не хватало отца Мэнна. И он скучал по нему — как и по всем хорошим людям, которых знал в своей жизни и которых потерял. Суперинтендант приближался к той точке своего земного существования, когда чаще вспоминаешь и оглядываешься назад, нежели строишь планы и смотришь в будущее. За последний год он здорово сдал и будто усох в полицейском мундире, которым прежде так гордился. Он словно поторапливал теперь свою отставку, хотя Мэнн знал, что это последнее, чего ему хочется.
