Не только они, но и большинство из моего окружения, люди все работящие, относились к артистам не то чтобы пренебрежительно, а с какой-то жалостью и снисхождением. На спектакли ходили, аплодировали, в душе были благодарны актерам, но профессию их считали все-таки несерьезной: получают зарплату за то, что ходят по сцене и кого-то там изображают. В Сибири народ в этом отношении суровый, кривить душой не будет.
А война не кончалась. Когда она началась, мне было четырнадцать, теперь стукнуло шестнадцать.
Я учился в школе, занимался в студии, помогал матери по хозяйству, жил в круговороте дел, не очень задумываясь о будущем. Вообще свои мечты и планы все тогда откладывали на «после войны». Я не мог распоряжаться собой в ожидании призыва в армию, не мог строить планы далеко вперед.
Как-то после одного из занятий Евгений Павлович сказал:
— Миша, вам, я думаю, надо продолжать актерскую учебу в омской театральной студии Лины Семеновны Самборской. Стопроцентной гарантии, что вас туда примут, дать не могу, но попытаться стоит. Я напишу вам рекомендательное письмо. Подумайте над моим предложением.
Просветов, видимо, разглядел во мне то, чего я сам о себе не знал. Я не стремился во что бы то ни стало на сцену, в актеры. Мне достаточно было одного присутствия в театре. Но, вероятно, внутри меня что-то созревало, тлело, разгоралось, если я решился поехать в Омск. И опять же, видимо, потому и решился, что не было для меня этого фатального «или — или».
Когда я сообщил о своем решении матери, она, вопреки мои ожиданиям, отнеслась к этому спокойно:
— Если ты так решил, я мешать не буду.
В Омске жила моя тетушка, так что пристанище у меня было.
С рекомендательным письмом и мешком картошки я тронулся в путь.
…И вот я стою у старинного, с колоннами по фасаду, с боковыми башенками под большими шлемами, бело-зеленого здания Омского театра. Перед вратами своего будущего.
Врата, как я ни стучал, не открывались. Комизм моего положения заключался в том, что я пытался войти в театр через главный вход, который другим это было известно, а мне тогда еще нет — открывается минут за сорок до начала представления. А было утро. Потом какой-то человек, поинтересовавшись, что мне нужно, указал на служебный вход.
Сохранилась моя фотография того времени: мальчишка небольшого росточка, ничего особенного собой не представляющий. Я так себя и понимал. Понимал, что ни с какого боку я никого не могу заинтересовать, значит рассчитывать на поступление в студию при таком солидном театре мне нечего.
Лина Семеновна Самборская поразила меня с первого взгляда импозантная, эффектная, уверенная в себе. Других членов приемной комиссии я плохо разглядел от волнения.
Я прочел отрывок из «Мертвых душ» Гоголя о птице-тройке, потом стихотворение Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный» (О благословенный сарай, там я чувствовал себя уверенней!), еще что-то… На том экзамен закончился.
В студию меня приняли.
Обучение наше было поставлено на серьезную ногу. Лина Семеновна оказалась прекрасным организатором. Самые опытные актеры театра преподавали нам актерское мастерство, художественное слово. Общеобразовательные предметы у нас вели лучшие педагоги Омска.
Для индивидуальных занятий студийцы были разделены на две группы. Я попал в ту, которой руководил Михаил Михайлович Иловайский.
Замечательнейшая личность! Как актер он уходил корнями в известную московскую студию двадцатых годов — Грибоедовскую. Он хорошо помнил сложный и интересный период жизни театра тех лет, период смелых поисков, яростных отрицаний, и был навсегда отравлен чудом театрального искусства. Характерный актер, глубокий и опытный режиссер, человек увлекающийся, он завораживал нас рассказами о замечательных людях, которых встречал на своем пути, о театре. Много интересного узнали мы из его уст о Михаиле Чехове, о Шаляпине, о Качалове и Москвине, о «Братьях Карамазовых» в Художественном театре, о лесковском «Левше» в постановке Дикого, обо всем недостижимом, находящемся где-то там, по ту сторону наших возможностей.
Он не побивал нас великими именами, его рассказы тревожили нас, но и вдохновляли, каким-то непостижимым образом вселяли веру в себя.
