— Rue de Davide, — объявил кондуктор с потертой кожаной сумкой.
Землячка вышла.
В маленькой кухоньке она встретила мать Надежды Константиновны. Елизавета Васильевна собиралась на рынок, но, увидев гостью, отложила свою корзинку и принялась варить кофе.
А вскоре уже гостья оказалась в небольшой комнатке Ильича. Железную кровать покрывал плед. У раскрытого окна — письменный стол с книгами, журналами и газетами.
— У окна сидеть не опасаетесь? — спросил Владимир Ильич с обычной предупредительностью. — Час ранний, недолго простудиться. Да и ветерок свежий с озера. Пожалуй, лучше закрыть, а?
Землячка горько усмехнулась:
— Нет, свежего ветра я не боюсь. А вот меньшевиков и «примиренцев»...
Ильич внимательно на нее взглянул. И, помолчав, сказал решительно:
— Нуте, выкладывайте все, что есть!
Многое накипело на сердце у Розалии Самойловны за эти месяцы. Она говорила быстро, сбивчиво, но Владимир Ильич не прерывал ее.
— Не смогла я, Владимир Ильич, ужиться в ЦК. Работать с «примиренцами»? Невозможно. Васильева арестовали, Зверева арестовали, а они воспользовались и фактически захватили ЦК. Обстановка невыносимая, предельно напряженная. Быть с меньшевиками в одних организациях?! Нет и нет!! В партии назревает кризис...
Владимир Ильич выслушал ее и негромко сказал:
— Интриганству меньшевиков можно только удивляться. Вот один из образчиков. — Он остановился около стола, покопался в бумагах и протянул Землячке письмо. — Полюбуйтесь.
Розалия Самойловна быстро пробежала глазами:
«Итак, первая бомба отлита, и — с божьей помощью — Ленин взлетит на воздух. Я придал бы очень большое значение тому, чтобы был выработан общий план кампании против Ленина, — взрывать его, так взрывать до конца, методически и планомерно... Как бить Ленина, вот вопрос».
Землячка побледнела от возмущения. Владимир Ильич посмотрел на нее и твердо закончил:
— У нас есть лишь один выход: немедленный созыв съезда. И никакие уловки, никакая старчески-озлобленная ругань не спасет меньшевиков.
В этот раз она совсем недолго пробыла в Женеве. Зато почти ежедневно виделась с Ильичем. В Женеве собралась тогда довольно большая группа друзей-единомышленников, с которыми в условиях России и встретиться не так просто. Днем работали, а вечерами собирались в столовой у Лепешинских. Кто-то играл на скрипке. И тогда шумная столовая затихала. Она вспоминала с Красиковым Екатеринослав и свое бегство. Сражалась с Гусевым в шахматы. А главное — слушала Ильича.
Гусев становился у старенького пианино, взятого напрокат, и, запрокинув голову, пел сочным баритоном. Как Ильич любил Глинку, как заслушивался он песнями про раздольную Волгу, про удалого Стеньку Разина, про бескрайнюю степь!
Однажды Землячка встретилась глазами с Ильичем, и сердце у нее заныло: такая тоска и грусть были в глазах его, тоска и грусть по России...
Из Женевы она уезжала с бесценным грузом — везла ленинское обращение «К партии». Обращение, написанное на тонкой папиросной бумаге, они с Надеждой Константиновной запрятали за деревянную рамку зеркала. Рамка имела секрет: середина ее была искусно выдолблена. Надежда Константиновна подала сложенную бумагу, и Землячка уложила ее в углубление. Потом приложили массивное зеркальное стекло и закрутили шурупы. Розалия Самойловна повертела зеркало в руках и передала его Надежде Константиновне. Та придирчиво стала его рассматривать.
— Ну что ж, хорошо, по-моему, — заметила Землячка. — Никому и в голову не придет искать в дамской безделушке партийный документ.
— Будьте осторожны, риск и опасность превеликие, — мягко заметила Надежда Константиновна.
Как труден и опасен оказался обратный путь в Россию! В купе подсел шпик. Таможенники долго рылись в вещах домашней учительницы Зинаиды Трелиной, по паспорту которой она возвращалась. Шпик уронил зеркало, спасли шурупы, а то бы документ стал добычей охранки. Как она тогда переволновалась!.. Потом, уже в России, обращение размножили в подпольной типографии. И там же, в России, получала письма от Владимира Ильича.
...Она повезла обращение «К партии» по всей России. Опасность подстерегала ее на каждом шагу. Она то была светской дамой, к которой и обратиться страшновато, то малозаметной работницей, не вызывающей подозрения...
