– Вы ошибаетесь, Антонида Ивановна, уверяю вас. Есть обстоятельства, которые… Одним словом, я никогда не женюсь.
Антонида Ивановна долгим, внимательным взглядом посмотрела на Привалова, но ничего не отвечала и только плотнее – вместе с шеей – укуталась в свой платок. Привалов еще никогда не видел Половодову такой красивой. В его ушах еще стояла давешняя песня, а тут этот странный тон разговора… Привалов почувствовал себя как-то жутко хорошо около Антониды Ивановны и с особенным удовольствием испытывал на себе теплоту ее пристального ленивого взгляда Невольная грусть, которая слышалась в ее разговоре, отвечала невеселому настроению Привалова, и он горячо пожал Антониде Ивановне на прощанье руку.
Вечером этого дня, когда Антонида Ивановна вошла в спальню своей maman, она имела самый утомленный и жалкий вид. Тяжело опустившись на ближайший стул, она с заметным усилием едва могла проговорить:
– Бревно этот ваш Привалов, и больше ничего.
Агриппина Филипьевна пытливо и вопросительно посмотрела на дочь, а потом спокойно ответила:
– Нужно иметь терпение, мой друг…
– Александр был здесь?
– Был. Представь себе: захватил с собой Оскара, и вместе отправились к Ляховскому. Оказывается, что это уже не первый их визит туда.
– Решительно ничего не понимаю, maman…
– И я тоже; но все-таки согласись, что очень и очень странно. Что может делать этот идиот Оскар у Ляховского?
Почтенная дама только пожала плечами и сделала презрительную гримасу.
В последнее время Надежда Васильевна часто бывала у Ляховских; Привалов встречался с ней там, когда в свободное от занятий время с Ляховским заходил на половину Зоси. Там собиралось шумное молодое общество, к которому примкнул и дядюшка Оскар Филипыч, необыкновенно смешно рассказывавший самые невинные анекдоты.
– Мы вас все будем называть дядюшкой, Оскар Филипыч, – говорила Зося.
– И отлично… – соглашался дядюшка. – Я буду очень любить такую племянницу, как вы.
Дядюшка в качестве любезника старой школы почтительно целовал каждый раз руку Зоси и забавно шаркал ножкой. Половодов служил коноводом и был неистощим в изобретении маленьких летних удовольствий: то устраивал ночное катанье на лодках по Узловке, то маленький пикник куда-нибудь в окрестности, то иллюминовал старый приваловский сад, то садился за рояль и начинал играть вальсы Штрауса, под которые кружилась молодежь в высоких залах приваловского дома. Виктор Васильич был правой рукой Половодова и слушался, как собака, каждого его движения. Особенно смешил всех дядюшка, который боялся лошадей и воды и так забавно танцевал вальс в два па, как его танцуют только старики.
Это шумное веселье было неожиданно прервано появлением нового лица. Однажды, когда Привалов занимался с Ляховским в его кабинете, старик, быстро сдвинув очки на лоб, проговорил:
– Вы видели Лоскутова? Максима Лоскутова?
– Нет…
– Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus[20] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт – все, что хотите, черт его знает, чего он только не учил и чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен доктору за этот подарок.
Привалов рассмеялся.
– Чего вы смеетесь? Конечно, подарок, а то как же? Мы, сидя в Узле, совсем заплесневели, а тут вдруг является совершенно свежий человек, с громадной эрудицией, с оригинальным складом ума, с замечательным даром слова… Вы только послушайте, как Лоскутов говорит…
Ляховский сделал кислое лицо и как-то по-жидовски расставил руки.
– Для нас этот Лоскутов просто находка, – продолжал развивать свою мысль Ляховский. – Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и людей никаких не видали, а тут смотри, учись и стыдись за свою глупость. Хе-хе… Посмотрели бы вы, как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды, ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки – и вдруг настоящий орел… Да вы только посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и немного мистик.
– Вы так много насказали про Лоскутова, Игнатий Львович, что я даже немного начинаю бояться его, – пошутил Привалов.
