– Нет, у меня ничего нет, – каким-то упавшим голосом отвечал Ляховский, делая птичье лицо.
– Нет, документы у вас.
– Я же говорю вам, что ничего у меня нет.
– А я вам повторяю, что у вас, и не выйду из вашего кабинета, пока вы мне их не покажете.
– Это разбой, дневной разбой!.. – вскрикивал Ляховский, начиная бегать по кабинету своим сумасшедшим шагом.
Веревкин преспокойно покуривал сигару, выжидая, когда наконец Ляховскому надоест бесноваться. Побегав с полчаса, Ляховский вдруг останавливался и веселым тоном, как человек, только что нашедший потерянную вещь, объявлял:
– Николай Иваныч… Да ведь эти проклятые документы должны храниться в дворянском опекунском управлении, в Мохове. Да, да… Я хорошо это помню. Отлично помню…
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления за No 1348; в нем объявлялось, что искомых документов в опеке налицо не имеется. Ляховский читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая бумагу к свету, нет ли где подскобленного места, и, наконец, объявлял:
– Это вы сами написали, Николай Иваныч…
– Игнатий Львович, вы, кажется, считаете меня за какого-то шута горохового? А не угодно ли вам показать опись, по которой вы получали бумаги и документы при передаче опекунских дел?
– Какую опись?
– Да ведь вы опекун?
– Опекун. Ах, позвольте… Нужно спросить Василия Назарыча, он должен помнить…
– Он говорит, что передал все документы вам.
– Не может быть… Вы ослышались, Николай Иваныч!..
Подобная комедия повторялась чуть не изо дня в день в течение последних трех месяцев. Сначала пробовал хлопотать сам Привалов, но ничего не мог добиться и махнул рукой, передав дело Веревкину. Ляховский дошел до того, что даже прятался от Веревкина и, как был, в своем ваточном пальто и в туфлях, в таком костюме и улепетывал куда-нибудь в сад или в конюшню. Этот остроумный маневр несколько раз спасал Ляховского от нападений Nicolas, пока последний со своей стороны не придумал некоторого фокуса. Веревкин звонил у подъезда, и, пока Палька отворял двери, он рысью обегал дом и караулил ворота, когда Ляховский побежит от него через двор. Тут остроумный адвокат орлом налетал на свою добычу, и опять Начиналась та же сказка про белого бычка, то есть разговор о документах.
– Вам будет плохо, – предупредил Веревкин Ляховского за несколько дней до бала. – Отдайте добром…
– Послушайте, Николай Иваныч, – мягко ответил Ляховский. – Отчего Сергей Александрыч сам не хочет прийти ко мне?.. Мы, может быть, и столковались бы по этому делу.
– Да ведь он у вас был не один десяток раз, и все-таки из этого ничего не вышло, а теперь он передал все дело мне и требует, чтобы все было кончено немедленно. Понимаете, Игнатий Львович: не-мед-лен-но… Кажется, уж будет бобы-то разводить. Да Привалова и в городе нет совсем, он уехал на мельницу.
По вечерам в кабинете Ляховского происходил иногда такой разговор между самим хозяином и Половодовым:
– Я больше не могу, Александр Павлыч, – усталым голосом говорил Ляховский. – Этот Веревкин пристает с ножом к горлу.
– Немножко еще потерпите, Игнатий Львович, – отвечал Половодов, вытягивая свои длинные ноги. – Ведь вы знаете, что для нас теперь самое важное – выиграть время… А когда Оскар Филипыч устроит все дело, тогда мы с Николаем Иванычем не так заговорим.
– Оскар Филипыч, Оскар Филипыч, Оскар Филипыч… А что, если ваш Оскар Филипыч подведет нас? И какая странная идея пришла в голову этому Привалову… Вот уж чего никак не ожидал! Какая-то филантропия…
– Это нам на руку: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. А вы слышали, что дела у Василия Назарыча швах?..
– О да, слышал… Ведь вот, подумаешь; какой странный случай вышел! – удивлялся Ляховский.
– Ничего странного нет, а, наоборот, самое естественное дело. Ведь еще вопрос, откуда у Бахарева капиталы…
– Нет, это вы уж напрасно, – вступился Ляховский. – Я знаю слишком хорошо Василия Назарыча и могу поручиться за него…
– Это плохое доказательство. Вот я за вас сегодня поручусь, а вы меня завтра ко дну спустите… Ведь спустите и не поморщитесь. Ха-ха! Нисколько не обижусь, поелику homo homini lupus est.
