Южане подошли к Дворцу культуры металлургов.
— Прочти, папаня, тебя касается, — показал подполковник на афишу и улыбнулся чему-то.
— «Сегодня лекция «Предотвращение преждевременной старости», — прочитал вслух Кондрат Карпович и обидчиво покосился на сына. — Ты за меня не болей. Я стар годами, да молод делами. Кто в области держит Красное знамя за хлопководство? Мой колхоз. А дело это новое у нас на Дону. Кто за виноградарство получил Большую золотую медаль Всесоюзной выставки? Лично я. А ты: «Преждевременная старость… тебя касается». У меня против старости своя наука. Утречком повозишься у себя по хозяйству, за завтраком навернешь свининки, затем до седьмого пота набегаешься по бригадам — и никакая старость меня не касается.
— Здоров ты, отец, но напрасно замахиваешься на науку о долголетии. Я позвал тебя на эту лекцию еще и потому, что читает ее Галина Николаевна, та волшебница, которая спасла мне руку.
— Это другой разговор, — сказал старый казак голосом раскаявшегося человека.
К подъезду подкатила машина. Из нее вышли Галина Николаевна, Пермяков и его отец: всему семейству хотелось послушать лекцию молодого доктора медицинских наук.
— А вот и мой отец, — сказал Михаил, знакомя с Кондратом Карповичем своих друзей.
— Кузьма Макарович, — отозвался уралец и протянул руку старому донцу. — Очень рад познакомиться с вами. Мне Виктор много хорошего рассказывал о вашей лихой службе.
— Какая там лихая! Вот в гражданскую наши конники лиховали. Мы, правда, и в эту войну рубали, но больше — моторы… Виктор Кузьмич! — воскликнул Кондрат Карпович, отдал честь и поцеловал своего бывшего командира. — Ученым стали?
— Просто преподавателем…
— Скромничает наш командир, — заметил Елизаров-младший. — Виктор Кузьмич заведует кафедрой марксизма-ленинизма.
— Добре, Виктор Кузьмич, что в ленинскую науку пошел. А вам, Галина Николаевна, самый низкий поклон, — положил руку на сердце Кондрат Карпович.
— Здравствуйте, Кондрат Карпович! Спасибо вам за добрую память. Надолго в наши края?
— На пару деньков. На именины внучат прискакал…
После лекции друзья договорились провести завтрашний день и вечер вместе.
Утро было ясное. Стоял двадцатиградусный мороз. Михаил и Пермяков доехали в трамвае до вузовского городка, оттуда промчались на лыжах до озера Шарташ, на занесенной глади которого сидели десятка три заядлых рыбаков. Лыжники остановились возле своих стариков.
— Ну как, клюет? — спросил Пермяков.
— Видите какая, кошке на закуску не хватит, — ухмыляясь, показал Кондрат Карпович на рыбешку.
— Крупные чужим не даются, — отшутился Кузьма Макарович. — Мне вот подходящий окунек попался…
Лыжники переглянулись и, оставив стариков ежиться над прорубями, понеслись через реку в лес. Михаил никогда не видел такой красивой зимы. Куда ни глянет, везде ослепительный снег, сугробы, иней. На Михаиле — меховая куртка и стеганые брюки, на голове — белая заячья шапка с длинными ушами, закинутыми за плечи. А Пермяков будто вышел прогуляться в коридор: он был в обыкновенном лыжном костюме, в суконном шлеме, на шее узлом завязан тканевый шарфик. Коренной уралец легко ходил на лыжах. Изредка отталкиваясь, он точно плыл по снегу, оставляя за собой две прямые как стрелы бороздки. Вот он подался чуть вперед, нажал на палки и, вспомнив езду на коне карьером, крикнул своему спутнику:
— Аллюр три креста!
И Пермяков скрылся в бору за могучими соснами. Михаилу туго пришлось: не умел он так ходить на лыжах. Хорошо еще, что Пермяков в глубине бора остановился, поджидая его.
— Не объездил я кленовых коней, не слушаются, — признался Михаил.
— Ты не отрывай ноги от снега и палками широко не взмахивай, а отталкивайся, — посоветовал ему Пермяков.
От Елизарова валил пар, спина и голова взмокли. «Вот почему надо легко одеваться», — подумал Михаил, посмотрев на уральского друга. А мороз крепчал и щипал красные щеки южанина. Брови и волосы, выбившиеся из-под шапки, покрылись имеем.
— Пошли, а то простудишься, — сказал Пермяков. — Вон в том лесу, на полянах, ждут нас куропатки и тетерева.
Елизаров пыхтел, отдувался, но не отставал от заправского лыжника. Пока они дошли до обетованной поляны, Михаил чуть не ослеп от соленого пота. Усталый и мокрый, он умыл лицо снегом, отошел от Пермякова метров на тридцать и взял ружье на изготовку. Но ни одной пернатой дичи не попалось друзьям. Замерзшие и раздосадованные, охотники повернули лыжи назад и несолоно хлебавши подались домой. Когда приехали в Свердловск, Пермяков сказал:
