Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного - страница 57
Низменная природа царя Ахенатона, изначально следующего ложной идее: «Я Сын», что и приводит героя к ложному пониманию собственного назначения и извращенно завышенной самооценке: «Я Бог», открывается в романе путем введения \177\ образа его двойника, Тутанкамона. Создавая пару «великий-малый», Мережковский делает Тутанкамона пародией, выявляющей неприглядную сторону «великого». Обезьянье подобострастие Туты, «елейным шепотом» восхваляющего новое учение Ахенатона, тайная жажда власти, стремление великого сделать бессильным, утопив его в море лести, скрыв истинные результаты «великих идей» Ахенатона, выявляют уродливое лицо богоборческих устремлений царя. Безграничное желание принимать лесть, затмевающее рассудок, гордыня, выраженная в идее спасти мир от войны и осчастливить человека, став Богом, выливаются в полную неспособность адекватно воспринимать действительность. Лицо святого затмевается личиной Туты, имеющего лицо «не злое, не доброе; не глупое, не умное; среднее, вечное лицо всех»[203].
Но лицо Туты это только один из ликов царя Ахенатона, сумевшего освободиться от личины и увидеть истинный свет, разгадать нелегкую загадку своей судьбы — свидетельствовать о вечном присутствии Христа на Земле. Ахенатон не знает имени Спасителя, но понимает, что он — тень Того, Кто станет истинным избавителем человечества.
К одаренным натурам, сумевшим открыть для себя тайну вечного присутствия Христа на Земле, относится и героиня Дио. Путь обретения героиней истинного знания освещался Мережковским в первом романе дилогии. В «Мессии» Дио, носительница истинного знания, пытаясь разгадать \178\ загадку царя Ахенатона, помогает последнему сбросить личину и обрести лицо.
Идеологический центр романа, раскрывающий истинный конфликт произведения, — философский диалог Дио с первосвященником Амона Птамозом. Вопрос: «Так кто же он?», ставший основной философемой романа и разрешаемый персонажами на различных уровнях повествования, раскрывается в новом ключе, получая иное звучание: «А Кто за ним?». Диалог Дио и Птамоза — развернутая реминисценция из Достоевского. Герои Мережковского высказывают идеи, сформулированные русским классиком в «Легенде о Великом инквизиторе». Образ Птамоза — калька с Великого инквизитора Достоевского, пытающегося уничтожить в мире идеи Христа. Птамоз, являясь воплощением абсолютного метафизического зла в мире, несущий идею нивелировки человеческой личности, лишенной свободы выбора, видящий в человеке «слабосильное существо», выражает мысль о «вечном возвращении», вечном присутствии Христа на Земле, а вместе с тем и вечную богоборческую идею, попытку человечества устроиться на Земле без Христа, подменив власть Бога властью кесаря. Мысль о «вечном возвращении», трактуемая многочисленными исследователями Мережковского как неоспоримое влияние Ницше, восходит, на наш взгляд, к антропософской концепции Штайнера, объясняющего мистическую сущность христианства и предначертанность пути Спасителя мистическим единством христианства с преданиями древности. Монолог \179\ Птамоза, являясь по существу реминисценцией из Достоевкого и иллюстрируя одновременно философскую концепцию Штайнера, демонстрирует оригинальное качество литературного таланта Мережковского, способного из глубины плодородных культурных слоев извлекать собственные смелые художественные решения, открывать новые ракурсы старых, хорошо известных философских идей: «Кружится, кружится вечность и возвращается на круги свои. Все, что было в веках, будет в вечности. Был и Он. Первое имя Его — Озирис. К нам пришел, и мы Его убили и дело Его уничтожили. Царство Свое Он хотел основать на земле живых, но мы Его изгнали в царство мертвых, вечный Запад — Аменти: тот мир Ему, этот — нам. И снова придет, и мы снова убьем Его, и дело Его уничтожим. Мы победили мир, а не Он»[204].
Диалог Дио с Птамозом, выражая искомую истину, обретаемую героями, «отмеченными Духом Святым», становится исповеданием веры для Дио. Отвергая мысль о возможности союза с Птамозом, Дио отстаивает нравственный идеал христианства, выраженный Мережковским реминисценцией из Достоевского: «Лучше быть со Христом, нежели с истиной».
