Отметим наличие ощутимой содержательно-смысловой (также и интонационной) переклички CT с произведениями, относимыми по меньшей мере к двум важным для Бродского поэтическим макроконтекстам. Первый манифестирован русской классической поэзией золотого и серебряного веков и представлен в одном случае пушкинским «…Вновь я посетил…» (октябрь 1835), а в другом мандельштамовским «Ленинградом» («Я вернулся в мой город, знакомый до слез…», декабрь 1930)[7]. Авторство второго макроконтекста принадлежит самому Бродскому, причем речь здесь идет не об англоязычном его творчестве (среди английских, не имеющих соответствующих русских аналогов, стихотворений Бродского CT как текст-представитель серии «вновь я посетил», пожалуй, уникально), а как раз русскоязычном.
Назовем лишь несколько русских поэтических произведений Бродского, которые наиболее очевидно соотносятся с разбираемым текстом по содержащейся в них ключевой идее. Из стихов доэмигрантского периода это «Воротишься на родину. Ну что ж» (1961), «Элегия» («Подруга милая, кабак все тот же…», с посвящением М. Б., 1968). Из произведений, написанных уже в эмиграции, ближе всего к CT стоит «Элегия» 1986 г. с характерной первой строкой «Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы…»; ср. в связи с текстом CT в этом стихотворении образ щиколоток как атрибута возлюбленной и образ знамен (за которым скрыто постельное белье) как символа любовного романа-«войны» в следующем фрагменте: Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзой / загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной / мыслью о свежих резервах, памятью об изменах, / оттиском многих тел на выстиранных знаменах. Существует и авторский английский вариант данного стихотворения — «Elegy: About a year has passed. I've returned to the place of battle…», 1985, помещенный в сборник To Urania вместе с CT. Обращает на себя внимание обратная датировка разноязычных версий этой «Элегии/Elegy»: если доверять проставленным под стихами датам, русскоязычная версия возникла уже после англоязычной, т. е. автоперевод производился Бродским с английского языка на русский, а не наоборот (ср. с другими разноязычными парами-вариантами его стихов).
Еще один текст — «Пчелы не улетели, всадник не ускакал. В кофейне…», 1989, где видим интонационно родственное CT описание интерьера кафе, но на этот раз еще и его посетителей (строка новое кодло болтает на прежней фене соотносится — с типической заменой знаков «плюс» на «минус» в оценке созерцаемого — с пушкинским «Здравствуй, племя / Младое, незнакомое! Не я / Увижу твой могучий поздний возраст…» из «…И вновь я посетил»), а также, с подобной же «опрокинутой» оценочной позицией говорящего субъекта, со словами Мандельштама «Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса» («Ленинград»). С английским CT в «Пчелы не улетели…» Бродского очевидно корреспондирует и универсальный, «вечный» (ведущий свое начало от античной культуры) образ воды, ассоциируемый с возвращением героя или, точнее, неосуществимостью такого возвращения, равно как и невозможностью повторного обретения героем некогда пережитого положительного эмоционально-интеллектуального опыта («Тая в стакане, лед позволяет дважды / вступить в ту же самую воду, не утоляя жажды»[8]).
Подобно CT, оба упомянутых стихотворения, созданных Бродским в эмиграции («Прошло что-то около года…» и «Пчелы не улетели…»), вдохновлены эротическими переживаниями и отмечены любовной нотой. Оба снабжены посвящениями женщинам: в первом случае перед текстом проставлены инициалы А. А., во втором читателю представлено полное имя адресата — Сюзанна Мартин.
Наконец, третьим стихотворением, частично, хотя и достаточно отчетливо перекликающимся с CT, выступает поздний русский текст Бродского «Итака» («Воротиться сюда через двадцать лет…», 1993) с характерным отторжением увиденного, прежде всего «аборигенов», через чуждость, «чужесть» звучащей вокруг героя речи:
«И язык, на котором вокруг орут, / разбирать, похоже, напрасный труд» (ср. с иронично-снижающей, но ни в коем случае не пренебрежительной характеристикой завсегдатаев кафе в строфе 3 и особенно в строфе 1 °CT). «Итака», в отличие от «Прошло что-то около года…» и «Пчелы не улетели…», как и от CT, на статус любовно-лирического не претендует, что неожиданно сближает его с юношеским «Воротишься на родину» (ср. почти безупречно синонимичные первые строки этих двух вещей, написанных с интервалом в 32 года). Существенное отличие составляет то, что в «Итаке» есть упоминание некогда любимой женщины, поданное в грубовато-горьком, приземленном контексте, через аллюзивное привлечение образа Пенелопы — античного символа супружеской верности и постоянства: А одну, что тебя, говорят, ждала, / не найти нигде, ибо всем дала.
